Екатерина Краснова - Груша

Однажды, когда Груша сорвала большой лист водяной нимфы и, заслонившись им от солнца, бойко побежала по берегу безо всякой другой одежды, меня поразило её сходство с краснокожим дикарём, из тех, что изображают обыкновенно на картинках к романам Купера или Майна Рида. Недоставало только пучка перьев на макушке головы, а то было бы полное сходство.

В воде Грушей овладевает буйный восторг. Она плещется, взвизгивает, поминутно выходит на берег и бросается в воду со всего размаха или схватывает пригоршни песка и неистово трёт себя этим песком. Сходство её с краснокожим дикарём продолжает меня поражать.

— Груша, что ты делаешь?

— А песком моюсь, Катерина Ондревна, — говорит Груша совершенно просто и естественно и продолжает растирать себя с таким ожесточением, точно она — самовар, который ей предстоит вычистить.

И затем, вся облепленная песком, красная, буйная, она стремительно бежит в реку, расплёскивая воду во все стороны блестящими брызгами и распугивая стаи рыбок, играющих на солнце.

— Гляньте, гляньте, как я на спинке поплыву! — кричит она с азартом.

— Будет тебе. Вылезай!

— Ещё маленечко! Гляньте, гляньте, как я нырну!

Но едва она вышла из воды, как уже одета и сейчас же принимается собирать дудки или щавель, напевая вполголоса:

Какая-то сердобольная барышня, прожившая три зимы по соседству с Грушиной родной деревней, выучила Грушу читать и писать. Груша, вообще, любит читать, но всего больше правятся ей песенники и сказки. Сборник народных песен, который я ей подарила, занял её необыкновенно. Особенно обрадовалась она, когда нашла там несколько знакомых ей песен.

— Наши самые, деревенские песни! — говорила она, сияя.

Замечательно, что у Груши прекрасный музыкальный слух и память. Всякие мелодии она запоминает удивительно быстро и никогда не фальшивит. Слова ей даются также очень легко, но со словами она обращается безбожно и фразировки в пении не признаёт.

раздаётся на дворе во всё горло, затем отворяется дверь, и среди внезапно наступившего молчания звенит посуда, которую Груша расставляет в буфете. Потом опять отворяется дверь, и со двора немедленно доносится продолжение:

Само собою разумеется, что излюбленное Грушей чтение только укореняет все её бесчисленные суеверия и утверждает её в твёрдой вере во всевозможную чертовщину. Домовой, огненный змей, русалки — для неё живые лица, в существовании которых она нимало не сомневается. Кроме того верит она ещё множеству всяких небылиц, и часто приходится в этом убеждаться.

Например, спит она обыкновенно, засунувши голову под подушку, и во сне кричит благим матом, вскакивает и мечется по своей постели.

— Груша! Зачем ты покрываешь голову одеялом да ещё засовываешь под подушку?

— Так лучше.

— Как лучше, когда ты всю ночь кричишь? Ведь этак ты задохнёшься когда-нибудь.

— Это не уттаво, Катерина Ондревна.

— Как не оттого? Наверно оттого. Ты себя душишь.

— Нет, не уттаво, — упрямо повторяет Груша. — Всё уттаво, что у меня два духа, — прибавляет она, понизив голос, печально.

— Что такое?

— Два духа у меня: один спит, другой кричит. Вот что! А бывает и домовой. Как он начнёт, как начнёт… Уж известно, он всё по ночам ходит. Тятю раз за ноги с лавки стащил.

— Верно очень был пьян, твой тятя.

— Нук что ж, что был пьян! — обижается Груша. — Праздник был, никак Покров. Вот его домовой в те поры с лавки да об пол.

— Не домовой стащил, а сам с лавки пьяный свалился.

— Батюшки, да неужто вы не верите? — спрашивает Груша в изумлении и, помолчав немного, говорит. — Вот опять белые женшыны бывают. Тятя видел.

— Верно тоже пь…

— Тверёзый, Катерина Ондревна, ей-Богу тверёзый! Ещё за водкой только поехал. Солнышко только-только село, заря погасла, а он из кабака-то домой на лошади и едет, водку везёт. Кума мы угощали на Илью. И только вот тятя до колдобины доехал, где скотину поят, а она под кустом и сидит.

— Кто? Скотина?

— Не-ет, белая-то это сама. Сперва тятя подумал — может баба — и закричал громким голосом: «Ты кто, — человек, ай — баба?» А она молчит… Опять он: «Человек ты хрещеный, ай — баба?» А она всё молчит. Тут уж он как хлестнёт лошадь и поскакал. А лес-то как загудёт за им, как загудёт!.. Так у его кажный волос на голове стал. Уж очень испужался!