Николай Лейкин - Сцены

— Довольно, довольно! Я и так дам целковый. Просекаешь ребенка-то? — обращается он к отцу.

— Зачем его сечь-с? Он и так у нас умный. Поцелуй, Ванюшка, ручку у папеньки крестного.

Ребенок тянется к руке. Купец дает ему рубль и со вздохом прибавляет:

— Рука дающего да не оскудеет! О господи! Так не просекаешь? А следовало бы. Младенцам эта самая наука никогда не вредит. Только нужно правило просекания знать. Первое дело поймай его за ухо, потом ущеми между колен и дери по мягким местам неустанно. Купоросов, водку пьешь?

— Употребляем-с, коли ежели во благовремении.

— А пополам с горчицей выпьешь?

— Зачем же такая издевка над нашим бедствием?

— Чудак ты! Ведь я тебе благодетель. Ну разве можешь ты мне в моих блезирах препятствовать? Выпей с горчицей — три рубля дам. Ведь тебе на бедность годится.

— Делать нечего, извольте наливать.

Хозяин чокается с ним и говорит:

— Видишь, каши тебе почет. Именитый купец, изукрашенный медалями, обласканный двумя генералами, и вдруг с тобой, прогорелым, за панибрата пьет и даже чокается! Вот тебе три целковых. Ну, желаешь ты теперь получить старый сюртук с моего плеча? Коли желаешь, то потешь нас с женой и изобрази нам аспида и василиска! Проползи по горнице на брюхе из одного угла в другой, только с рычанием, иже льву подобно.

— Артамон Иваныч, при младенце-то неловко будет! Каков пример, коли ежели вдруг отец его законный и в змеином образе…

— Жаль. А сюртук, брат, почти новенький. Ну, убери сына в другую комнату, а сам ползи. Видишь, какой я сговорчивый.

— В таком разе, пожалуй! Ванечка, уйди в ту комнату!

— Ну, полно Артамон Иваныч! Полно! Что тебе за охота издеваться над Купоросовым! — заступается за гостя хозяйка. — Не надо, Купоросов не надо, мы тебе и так сюртук отдадим, да там у нас есть еще и стеариновые огарки для тебя.

В дверях появляется мальчик.

— Парильщики из Туляковых бань пришли и сторожа от Владимирской…

— Зови! Ну, Аграфена Спиридоновна, уж ты там как хочешь, а этих виночерпиев я накачаю во все свое удовольствие и бороться их заставлю.

— Папенька, не водите их сюда. Они тулупами всю залу провоняют, — говорит дочь.

— Вишь, неженка! Отец себе тулупами да полушубками состояние составил, а она их боится. Ну, ладно, ладно. Пусть они в столовой подождут. Купоросов, следуй за мной по пятам, яко паж, и будь хранителем полуведерной бутыли.

Хозяин и гость уходят в столовую. Оттуда слышатся восклицания: «С новым годом! С новым счастьем!» [3] Впервые — «Петербургская газета», 1877, № 1; подзаголовок «Сцены»; подпись: Это — я. Печатается по тексту сб. «Саврасы без узды».

Похороны. Из подъезда выносят гроб. Стоя в глубоком снегу и подобрав полы траурных кафтанов, поют певчие. Искривив нижнюю челюсть и уйдя подбородком в воротник, хрипят басы; заигрывая друг с другом, визжат дисканты и альты и фальшивят. Регент, сохраняя строй, ловит левой рукой одного из мальчишек за вихор, а правой старается долбануть в темя камертоном другого. Толпа народа.

— Позвольте узнать, это купца хоронят? — спрашивают две салопницы.

— Нет, не купца, — мрачно отвечает шуба.

— Стало быть чиновника, но ведь тогда треуголка и шпага на гробе полагается… Кто же он по своему званию?

— Актер [4] Александр Александрович Нильский (1840–1899) — актер Александрийского театра. . Можете продолжать свой путь. Здесь вам денежной милости не очистится.

— Актер! Ах, боже мой! Поди ведь и чертей играл? Раскаялся перед смертью в своем актерстве-то? Ведь ежели духовное, например, Юдифь, главу отсекающая, Соломон, пасть львиную раздирающий, а то нынче больше насчет передразнивания… Вымажут лицо зеленой краской…

— Пороки карал-с, пороки… С богом! Не проедайтесь!

— Деточки остались?.. Ах, господин, какие вы неразговорчивые! Супруга есть? Может, ветошь какую после покойника раздавать будут? Нам бы что-нибудь старенькое на помин души… Вы не пожертвуете ли, господин, хоть малость во спасение безвременной кончины? В таком звании нужно сугубое поминовение. Порок пороком, но прежде всего не осуждай, не осужден и будеши… Аще же…

— Где тут городовой?

Шуба начинает смотреть по сторонам. Салопницы скрываются. Стоят двое в скунсовых шубах. Из разговора можно понять, что один писатель, а другой — актер.

— Однако пора и в редакцию, — говорит писатель. — Вот, подумаешь, судьба-то! — язвительно замечает он. — Хорошие актеры умирают, а дрянь остается.