Николай Лейкин - Сцены

— И нигде никакой воинственности из себя не доказали?

— В Швейцарии одного швейцара в ухо съездил, но на восьмидесяти франках помирились. Из арфянки в кафе-шантанном обществе междометие вышло. Я ей «фору» и «бис» кричу, а он шикает, да меня палкой по плечу… Ну, я не вытерпел и сделал карамболь по красному.

— Ну, швейцара, так это ничего, а я думал, барина.

— Да он и барин был. Из лекарей какой-то.

— Барин, а сам в швейцарах служит? Вот те клюква!

Толстый купец вспыхнул.

— Дубина! Да ведь в швейцарской-то земле каждый человек швейцар, ежели не иностранец! — крикнул он.

— И все у дверей стоят?

— Иван Савельев, я тебя побью! Теперь я на русской земле, а не на заграничной Европе, и вся эта иностранная культура сейчас у меня из головы выскочит, — сверкнул глазами толстый купец. — Неужто ты того понять не можешь, что в Швейцарии каждый человек швейцаром называется, хотя бы он графского звания был. Во Франции француз, в Англии англичанин, а в Швейцарии швейцар. Понял, дура с печи?

— Еще бы не понять. Так ты бы так толком и говорил.

— В Швейцарии, кажется, каждый человек швейцарцем называется, а не швейцаром, — откликнулся с другого стола какой-то посторонний посетитель с баками.

Толстый купец вскочил с места и подбоченился.

— Какого звания человек? С кем я разговариваю? — надменно спросил он.

— С надворным советником и кавалером Перепетуевым, — был ответ.

— Ну, это другое дело, — сдался толстый купец. — Так ведь швейцарцем мы его здесь, по нашему невежеству, прозвали, а в швейцарской земле он швейцаром зовется. Спроси его: какая твоя нация? — Швейцар. Ну, вот, господин надворный советник, я дал вам свой ультиматум, а уж теперь оставьте меня в покое, — прибавил он и сел. — Потому я даже не знаю, бывали ли вы заграницах-то.

— Можно и в заграницах не бывать, а знать лучше бывалого, — попробовал огрызнуться посторонний посетитель, но толстый купец стиснул зубы и молчал.

С толстым купцом хотел продолжать разговор и его тощий собеседник, но тоже не получил никаких ответов и отошел от него. Толстый купец сидел неподвижно, как статуя, дымил сигарой и только вздыхал. Сделав изрядную паузу, он позвонил рюмкой о стакан и крикнул:

— Гарсон, анкор!

Стоящий поодаль служитель, будучи уже обучен этим словам, бросился исполнять требуемое. [17] Впервые — «Петербургская газета», 1879, № 215; подзаголовок «Сценка»; подпись; Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. «Медные лбы».

К подъезду государственного банка кровный тысячный рысак подвез расчесанную рыжую бороду, дорогую ильковую шубу и соболью шапку. Кучер осадил рысака, и борода, шуба и шапка, откинув медвежью полость, вышли из саней, надменно и гордо, сделав кучеру какой-то знак рукой, украшенной бриллиантовыми перстнями.

— Слушаю-с, Захар Парфеныч, — отвечал кучер и спросил: — Ежели долго в здешнем месте пробыть изволите, то я рысака-то ковром прикрою? Потому взопревши очень. Эво мыла-то сколько, а теперь стужа…

Борода, шуба и шапка утвердительно кивнули головой и, выпялив брюхо вперед, важно направились в подъезд.

На сцену эту в удивлении смотрели стоящие около банка извозчики. Когда кучер отъехал в сторону, они обступили его и стали расспрашивать о хозяине.

— Кто такой? — спросил извозчик.

— Богатеющий купец по подрядной части Захар Парфеныч Самоглотов, — отвечал кучер.

— То-то птицу-то видно по полету. Немой он из себя, что ли?

— Нет. А что?

— Да вот мы к тому, что он ничего не говорит, а только руками показывает.

— Он у нас завсегда так. Богат очень, так оттого. Большущие миллионы у него.

— И ни с кем не разговаривает?

— С равными разговаривает, а с домашними и с прислугой больше руками да головой.

— Вот чудак-то! — дивились извозчики. — И давно так?

— Больше после войны, потому у него тут подряд чудесный был с неустойкой от казны, но совсем настоящего разговора он лишился с тех пор, как у него завод сгорел, а этому месяцев пять будет, — рассказывал словоохотливый кучер, покрывая рысака ковром.

— С перепугу у него, верно, словесность-то пропала?

— Какое с перепугу! Просто оттого, что он уж очень много денег за пожар получил.

— Пожар! Скажи на милость! Кому разорение, а кому богатство.

— Сильно с пожара в гору поднялся. Теперь никому его рукой не достать. Что ему? Орденов разных у него, как у генерала, архиереи в гости приезжают, мундир, весь шитый золотом, и только каски этой самой с пером нет. Вот он все в молчанку и играет. Дом у него словно дворец, везде купидоны да диваны с золотом. Целый день бродит по комнатам, в зеркала смотрится, то на одном диване полежит, то на другом, то на третьем, и все молча. Халат у него атласный на белом меху и с хвостиками, стакан, из которого чай пьет, золотой, кровать под балдахиной.