Николай Лейкин: Перепись

— И васъ, и васъ, бабушка. Напишутъ, что вы табакъ нюхаете, напишутъ, что у васъ есть вотъ Ванька, — про кота сказалъ гимназистъ.

Бабушка, уже нѣсколько выжившая изъ ума, погрозила внуку пальцемъ и сказала:

— Да Ванька-то мой умнѣе тебя, нужды нѣтъ, что котъ.

— Подвиньте бабушкѣ стулъ, дайте бабушкѣ сѣсть, — командовала дѣтямъ мать.

Бабушка, держась за стулъ руками, медленно опустилась на стулъ.

— Вѣдь, я думаю, прежде всего про года спрашивать будутъ, — проговорила она.

— Это ужъ первое дѣло. Года, сколько зубовъ во рту.

— А я года-то свои и забыла. Не знаю ужь сколько. Забыла…

— Вамъ восемьдесятъ пятъ. Такъ въ паспортѣ, - заявилъ отецъ семейства.

— Въ паспортѣ невѣрно. Тогда мать меня промолодила, когда замужъ выдавала, и поднесла какому-то засѣдателю барашка въ бумажкѣ. Объ этомъ я какъ сейчасъ помню. А мнѣ больше… Куда больше, но сколько по настоящему — не помню.

— Да говорите, что девяносто. А зубовъ, молъ, два… — подсмѣивались дѣти.

— Что? — переспросила бабушка, не слыша.

— Какъ ръ паспортѣ, такъ и говорите, — сказалъ отецъ.

— А за обманъ-то что будетъ?

— Да что съ васъ взять! Ничего не будетъ.

— Что? Какъ ты говоришь?

— Ничего, говорю, не будетъ. Кто въ такихъ годахъ, какъ вы, того не штрафуютъ, ни подъ арестъ не сажаюгъ.

Бабушка, все равно, не слыхала и заговорила не впопадъ:

— А, вотъ какъ… Когда у насъ холера-то большая была?

— Въ тридцать первомъ году, — подсказалъ ей отецъ семейства.

— Такъ вотъ, въ первую холеру я ужь была замужемъ, а въ венгерскую кампанію у меня покойникъ мужъ скончался. А въ крымскую кампанію…

Мать семейства машетъ рукой.

— Ну, началось! Попала на рельсы и поѣхала! Теперь ужь безъ конца…

Дѣти вскочили изъ-за стола и уходили изъ столовой. Бонна шла за ними.

Отецъ семейства развернулъ газету. Мать стала прятать чайницу и сахарницу въ буфетный шкафъ. Бабушку никто не слушалъ, а она продолжала:

— Въ крымскую кампанію у насъ домъ сгорѣлъ, а въ замиреніе, когда замиреніе вышло, дочь у меня померла…

Было утро. Вдова Агнія Павловна Магарычева сидѣла около мѣднаго кофейника, поставленнаго на подносъ вмѣстѣ съ чашками, сахарницей и молочникомъ и смотрѣла въ листъ всеобщей переписи, испещренный графами и надписями. Видъ Агніи Павловны былъ растерянный, какой-то безпомощный. На носу было пенснэ, но оно то и дѣло сваливалось, такъ какъ Агнію Павловну ударило въ потъ и носъ былъ влажный. Даже немногочисленные волосы на головѣ Агніи Павловны растрепались. Агнія Павловна тяжело вздыхала.

Вошла дочь въ блузѣ, съ чернымъ лакированнымъ кушакомъ — дѣвушка далеко за двадцать, блондинка съ кудерками на лбу.

— Счетчикъ былъ? — спросила она мать, взглянувъ на листъ.

— Былъ, — со вздохомъ отвѣчала мать, показывая листъ.

— Какая досада, что я его не видала!

— Вольно-жь тебѣ до сихъ поръ дрыхнутъ!

— Молодой или старый?

— А я даже хорошо и не замѣтила. Въ усахъ какой-то.

— Какое равнодушіе! Въ усахъ, вы говорите?

— Да, въ усахъ.

— Военный или статскій?

— Разбери, что тутъ такое! — бормочетъ мать, не отводя глазъ отъ листа и придерживая на потномъ носу пенснэ.

— Это-то вы ужъ, надѣюсь, успѣли замѣтить, — продолжаетъ дочь.

— Да что такое? О чемъ ты спрашиваешь?

— Военный этотъ счетчикъ, говорю, или статскій?

— Статскій, статскій. Бухгалтеру еле впору все это разобрать, а не только вдовѣ беззащитной.

— Брюнетъ или блондинъ?

— Что? Что такое ты ко мнѣ пристаешь! У меня голова не въ порядкѣ, руки трясутся, а ты…

— Брюнетъ, говорю онъ, или блондинъ?

— Да что ты, счетчица, что-ли? Пришла и разспрашиваетъ! Мнѣ и листа этого довольно.

Дочь сѣла къ столу и стала наливать себѣ кофе.

— Да что такъ вамъ убиваться-то особенно! — сказала она. — Пригласите завтра Петра Матвѣича — онъ вамъ все и напишетъ.

— Петра Матвѣича! — отвѣчала мать. — Петра Матвѣича звать, такъ надо закуску приготовитъ, водки и пива купить, а у меня купило-то притупило.

— Покажите-ка мнѣ, что у васъ тамъ… — протянула дочь руку къ листу.

— Кофеемъ обольешь! Я тебя знаю.

— Зачѣмъ-же я буду кофеемъ обливать! Что я маленькая, что-ли!

— Неряха! Послѣ тебя всегда пруды на столѣ отъ кофею.

Дочь взяла листъ и стала его разсматривать.

— Ко вторнику, непремѣнно ко вторнику надо. Утремъ зайдетъ, чтобы было все прописано… Все, все, говоритъ, непремѣнно ко вторнику, — твердила мать.

Она опять тяжело вздохнула.