Николай Лейкин - В гостях у турок

— Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. — Можетъ быть, пожаръ.

При словѣ «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.

— Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.

За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.

— И изъ-за сапоговъ ты смѣешь насъ будить! закричалъ на него Николай Ивановичъ, схвативъ сапоги. — Благодари Бога, что я раздѣтъ и мнѣ нельзя выскочить въ корридоръ, а то я задалъ-бы тебѣ, косматому, трепку! Чертъ! Не могъ поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

— Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. — Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лѣзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ

— Смѣетъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.

— Да порядки-то здѣсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье ѣздили и остановились на постояломъ дворѣ?

— Въ Тихвинѣ на постояломъ дворѣ насъ хоть кормили отлично. Мы также пріѣхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А здѣсь въ Бѣлградѣ вчера, кромѣ холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвинѣ, дѣйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумѣли постояльцы, а не прислуга.

— Такъ-то оно такъ, но на самомъ дѣлѣ ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одѣваться.

Одѣвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:

— Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нѣмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ чаѣ и здѣсь мечтать нечего. Самовара въ славянской землѣ не знаютъ! негодовалъ онъ. — Ахъ черти!

Надѣвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлѣбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдѣланною по сербски и по нѣмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.

— Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. — Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нѣмецки — келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нѣтъ. А дѣвушка — медхенъ по нѣмецки — по сербски ужъ совѣмъ иначе: «собарица».

— Какъ? спросила Глафира Семеновна.

— Собарица. Запомни, Глаша.

— Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. — Ну, да я потомъ запишу.

— А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу — двумя, а келнера — однимъ. «Ѣданъ путъ»… Ейнъ маль, по нѣмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…

И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.

— Погоди. Дай-же мнѣ одѣться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. — Вѣдь ты зовешь мужчину.

— Повѣрь, что три раза успѣешь одѣться, пока онъ придетъ на звонокъ.

Николай Ивановичъ не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надѣла на себя ночную кофточку съ кружевами и прошивками, а «келнеръ» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Ивановичъ подошелъ къ окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя передъ окномъ на противоположной сторонѣ были два магазина съ вывѣшанными на нихъ шерстяными и бумажными матеріями. Только прикащикъ въ пиджакѣ и шляпѣ котелкомъ мелъ тротуаръ передъ лавкой, да прошла баранья шапка въ курткѣ и опанкахъ, съ коромысломъ на плечѣ, по концамъ котораго висѣли внизъ головами привязанныя за боги живыя утки и куры.

— Посмотри, посмотри, Глаша, живыхъ птицъ, привязанныхъ за ноги, тащатъ! крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ и прибавилъ:- Вотъ гдѣ обществу-то покровительства животнымъ надо смотрѣть!

— Ахъ, варвары! воскликнула Глафира Семеновна, подойдя къ окну.

— Да, по всему видно, что это сѣрый, не полированный народъ. — Нy, убей ихъ, а потомъ и тащи. А то безъ нужды мучить птицъ! Однако, кельнеръ-то не показывается.