Анастасия Вербицкая - Иго любви

— Какой вандализм! О, Боже! — морщился Лучинин.

— Здорово сказано! Одобряю…

— Значит, нет любви? Есть физиология?

— Значит, значит, значит, черт возьми! Под какими соусами ни подносите это понятие, сущности его вы не измените! Инстинкт остается инстинктом. Все остальное — лицемерие! Истинные друзья женщины только мы, признающие в ней товарища и личность. Истинные враги — вы. Мы не будем клясться в вечной любви, но во имя любви не запрем любимую женщину в четырех стенах любви-тюрьмы; не потребуем, чтоб она своим будущим и всеми возможностями пожертвовала для нас… И если она захочет уйти к другому…

— Вы распахнете перед нею двери?

— Да-с… И распахнем! Во всяком случае, мы не втопчем ее в грязь за измену… В нашем лексиконе нет даже этих слов… Вы любите женщину как наслаждение и собственность. Мы любим ее как личность…

— А если личность от одного к другому пойдет, а потом к десятому? Тогда как? — полюбопытствовал Балдин.

— Ее дело, господа! Всецело ее… При чем тут мы?.. И все это неважно, все это второстепенно, скольких она любила и подолгу ли! Возьмите в пример хотя бы Жорж Санд! Разве мы, читая ее книги, смеем судить ее за то, что она бросила мужа, а затем любила, страдала, падала и поднималась? Не лучше ли стали ее книги оттого, что она знала и подъемы, и падения? Господа… важно, чему она себя отдаст, эта новая женщина! Что она в мир внесет своего? Будет ли она жить общественной жизнью, высшими интересами? Поставит ли она эти интересы выше любви и личных страданий? Вот для нее единственный путь в гору… Пью за то, чтоб она добралась до вершины, сбрасывая по пути все, что ее назад тянет, в ваше болото!.. А как взойдет наверх, оглянется кругом, — тут уже вся жизнь иной ей покажется…

— Как бы этак голенькой… без ничего наверху не очутиться! Картина выйдет, — расхохотался Балдин.

— Да, вы хотите опустошить душу женщины. Вы хотите отнять у нее веру в любовь, нежность, верность, стыдливость, женственность… Вы хотите растоптать лучшие цветы ее сердца… А чему же тогда будем молиться мы? Где будет наш идеал? Наш храм?

— А черт вас побери со всеми вашими идеалами и молитвами! И кто это мы? Развратники, бездельники, паразиты, уставшие, изверившиеся… Вот оно, ваше лицемерие! Вот чем вы держите в рабстве женщин! Пожалуйста, не молитесь на них! Кто вас просит?

— Вы нигилист. Вы разрушитель. Вы проповедуете разврат…

— А вы?? — завопил Воскресенский, вскочив и взмахнув салфеткой.

— Господа… господа… на нас смотрят…

— Пусть я проповедую разврат! Но есть два пути к освобождению духа: скопчество и хлыстовщина. Аскетизм и сладострастие. Это знали все мудрецы во все времена. Только пресытившийся любовью научится ее презирать, сумеет поставить ее на свое место, сумеет ее победить. Эта позиция сильнее позиции аскетизма. Да! Из моей оргии ощущений есть выход — реакция, тоска по небу, порывы ввысь, обновление. Из вашего трусливого вожделения одна дорога: в грязь… Вот почему новой женщине желаю — свергнуть иго любви и подарить миру свою богатую, чуткую, свободную душу. Еще шампанского! В мой счет!

Они уже вышли из ресторана, и ночь спустилась над городом, а под тополями Дворянской улицы все еще раздавались раскатистый смех Балдина, иронические возгласы Лучинина и истерические вопли Воскресенского.

Барон раздвинул занавески, вгляделся в маленькое личико с глазами большими до странности и нежным ротиком.

— Верочка! Маленькая Верочка! — ахнул он и заплакал от умиления. С первого дня эта дочка взяла всю его душу.

Крестины были торжественные, как и в первый раз. Тогда восприемниками были генеральша Карпова и Лучинин. Теперь — Надежда Васильевна и Спримон. В честь бабушки девочку назвали Надей.

Это было на девятый день. Причт уже ушел. Гости готовились завтракать. Никто не знал, что Вера встала. Она внезапно вошла в комнату и остановилась на пороге.

Надежда Васильевна всплеснула руками. Лучинин смолк. Балдин крякнул, у Рязанцева сверкнули глаза.

В белом воздушном когда-то своем подвенечном платье, с букетом белых роз, присланных ей Лучининым, в волнистых бандо каштановых волос, девически хрупкая и горделиво изящная, Вера была так прекрасна в эту минуту, что у всех дрогнуло сердце от немого восторга. Все молча глядели в это бледное, тонкое лицо женщины, не знавшей страсти; лицо, одухотворенное только что пережитыми страданиями, мечтательное и грустное, словно «неземное». Все невольно молчали. Казалось, эта женщина — сон. Шевельнешься — исчезнет.