Григорий Ряжский - Четыре Любови

- Страсть... - с закрытыми глазами повторил Лёва последнее определение любви и вышел из глотовского анабиоза. Он открыл глаза и снова увидел перед собой гостя. Сон, на который он тайно рассчитывал, пригревшись в батарейном тепле, к сожалению, не подтвердился.

- Слышь, Лёвушка, - Глотов глубоко и сочно зевнул и протянул к Лёве руку. - Ты мне ботинок-то мой подкинь сюда, а то я не дотянусь. Пора мне. Еще бульдозер вытоплять надо обратно, а там найди еще кого пойди, сам знаешь, какой у вас тут народ несердечный, у писателей. Пропадать будешь - оборесся, он натянул башмак на ногу. - У нас на рыбном хозяйстве все не так было. Там, с мореходки начиная, все на дружбе стоит, на взаимности. А ту-у-у-т, - он осмотрелся по сторонам, и было неясно, какие окрестности имеются в виду: конкретной квартиры или писательские вообще, - тут и я, бывает, путаюсь, грек оценивающе взглянул на обутую непротезную ногу. - Шнурки не завязываю, мне теперь недолго уж, - он вопросительно кивнул в сторону коридора. - Этих тревожить тоже не буду, здесь выйду, лады?

- Лады, грек, - серьезно ответил Лев Ильич. - Выходи где тебе удобней. И спасибо, что заскочил.

- Да чего там... - ответил грек и растворился в воздухе гостиной.

Лев Ильич встал с пола, подошел к окну и посмотрел во двор. Все там было как всегда: ни ладожского пруда с бульдозером, ни зимней дороги на станцию поперек двора, ни следов кого-либо из греков-Глотовых. В спальне его находилась мать, - так все еще ему казалось, - и поэтому он туда не пошел, а лег в гостиной на диване, поджав под себя ноги, и провалился в сон...

Проснулся он в своей собственной постели. Люба все еще спала рядом с ним, но по сильному свету, пробивавшемуся сквозь щели в плотных шторах, Лев Ильич понял, что уже позднее утро. Он встал с кровати, подошел к окну и раздвинул шторную щель пошире. Никаким розовым и не пахло. Перед ним лежал привычный писательский ландшафт, до боли знакомый и единственно возможный. Тем не менее, свой ночной сон Лёва помнил в деталях. Правда, детали эти касались всего, что связано было с зимней дорогой в розово-фиолетовом свете, черной дырой в центре двора со вздыбленными по ее краям льдинами и тонущим в ней дачным бульдозером. Все остальное растворилось в памяти вместе с растаявшими визитерами.

"Странный сон, - подумал Лёва. - Раньше мне все сосед снился, а теперь бульдозеры..."

Но ощущение, что было еще что-то важное, что прорывалось откуда-то к нему, но так и не пробилось, тем не менее, не отпускало. И это, как ни странно, было связано с бульдозером, показанным накануне. На короткий срок это вызвало в так и не проснувшемся окончательно Лёвином теле смутное волнение, но он списал все на дурной сон.

- Одно говно показывают, - усмехнулся он сам себе, - с вонючим дымом дизельным. Могли бы сериал запустить какой-никакой, с любовью там... со страстями. Отечественный... И чего я не пишу сериалы?

Зазвенел будильник. Люба открыла глаза, увидела мужа, стоящего у окна, и спросила:

- К весне дело?

- Что, милая? - он рассеянно посмотрел на будильник - тот продолжал звонить. Лёва прервал звонок и всмотрелся в циферблат военного образца. Все работало безукоризненно - звонок соответствовал стрелкам, стрелки - времени дня, а время - свету за окном.

"Почему же мне казалось он испорчен?" - подумалось ему, и он явственно вспомнил, как совсем недавно пытался определить показания стрелок, но отчего-то у него это не вышло...

- К весне? - переспросил он Любу. - Пожалуй... - и снова подошел к окну.

- Я сегодня к врачу иду, в Любашин медицинский центр, - сообщила жена. Она меня записала к хорошему специалисту. Сын Горюнова вашего, между прочим, друга твоих родителей, классный хирург.

- Хирург? - удивился Лев Ильич. - А зачем тебе это, солнышко?

- Просто я хочу проконсультироваться, - ответила Люба. - А то с этой работой бесконечной совершенно времени не хватает ни на что... Мне нужно проверить... по женским делам. Грудь, в общем.

- Болит что-нибудь разве?

- Лев, вот схожу когда, расскажу, ладно?

- А Любаша что, из школы ушла?

- В прошлом году еще, ты бы мог знать. Ее уговорили, оклад приличный обещали и уговорили. Старшей лаборанткой, в лабораторию. А денег у нее втрое против школьных получилось. Она ведь нищая просто была в школе в этой. Действительно, в одной кофте годами ходила и сейчас так и жила бы, если б не Горюнов этот. Она ведь не рассказывала вам, а сама после развода с тобой к старому Горюнову, отцу его, ходила почти до смерти. Помогала им, он же вдовец был.