Борис Зайцев - Земная печаль

Среди произведений конца 1900–х—1910–х годов тональностью, светом, красками выделяется небольшая повесть о детстве «Заря» (1910). От нее исходит почти физически ощутимое сияние юности, радости, счастья. Композиция первой части повести ритмически повторяет композицию четырех времен года — весны, лета, осени, зимы. Это имеет свою цель и свое оправдание, ибо жизнь ребенка являет собой самый ритм природы, ее откровения. Она сосредоточивает в себе и другое откровение — любви. Многие герои Зайцева, начиная с Аграфены, проходят долгий жизненный путь, чтобы познать себя, познать Бога как смысл мироздания, как Любовь. Детям — героям повести «Заря» это знание как бы дано от рождения, от природы. Вместе с тем повесть «Заря» — уже не идиллия: она рассказывает о детстве, которое лишь сродни идиллии в силу особых, вполне определенных и объяснимых возрастных и семейных причин. Однако это не обобщенное «космическое» бытование, а социально и исторически конкретное, обусловленное и объясненное.

Вообще же творчество Б. Зайцева 1909–1917 годов рассказывает о жизни и о мечте, которым не дано воплотиться. Тем не менее девиз его героев: любить, терпеть, жить. В. П. Полонский, рецензируя книгу «Земная печаль», заметил, что словами «Земная печаль» «можно было бы озаглавить все творчество Зайцева». Критик указывает на такие характерные черты творчества второго периода, как тонкость и легкость рисунка, гибкость языка, мягкость красок, общность темы — «обаяние неповторимого былого» [14] Полонский В. П. Б. Зайцев. Земная печаль. Рассказы. М., 1916 //Летопись, 1916, № 9. С. 313. и всепроникающий грустный лиризм. От идиллии Зайцев приходит к скорбной элегии. Чуковский обостренно воспринял творчество писателя этой поры как крайнее выражение пагубного чувства бездействия, жалкого спутника реакционных настроений. В рассказах Зайцева полновластными хозяевами, по мнению Чуковского, стали безжеланность, сон, оцепенелость, анемическое очарование и бессильная кротость. Критик называет эти качества несчастием, страданием, проклятием и позором десятилетия, ибо именно так живут все интеллигентные люди, которыми овладел дух самоуничтожения, потребность «таять, млеть, цепенеть, светиться, мучиться, как икона» [15] Чуковский К. И. Борис Зайцев (Рассказы. Т. 2 и 3) //Лица и маски. СПб.: Шиповник, 1914. С. 239. . Если снять болезненную резкость характеристик Чуковского, можно сказать, что в творчестве Зайцева поселилась все‑таки не элегия самоуничтожения, а элегическое прощание с былым, глубоко укоренившимся в русской земле, в ее истории, и теперь мучительно и неизбежно пропадающим в небытие.

Космогония Зайцева уходит в подтекст и меняет тональность. Прежде вся она была наполнена напряженным чувством полноты бытия; теперь — ощущение присутствия бесконечного столь же благодатно, сколь трагично, но и такое, оно облегчает земные тяготы и печали, не лишая их смысла, даже усиливая его. К примеру, Анна Михайловна, героиня рассказа «Актриса», в трудную минуту жизни невольно заводит немой разговор с небесами. И они не только успокаивают ее и тем более не только говорят ей о тщете человеческих усилий, об угрозе исчезновения в бесконечном и вечном, но и пробуждают ее волю к борьбе за самое себя и свое искусство: «…в небе, над нею, сквозь тонкий пар, горели звезды. Что‑то трепетало в них; точно бездна дышала. «Вечность, — подумала она и содрогнулась. — Океан, в котором мы утонем с нашими театрами, репертуаром, славой». Но, взглянув в сторону, где был ее театр, снова ощутила она призывную дрожь. Там она будет сражаться…» (с. 143). В голове Анны Михайловны проносятся вихрем мотивы ее борьбы — художество, слава, признание зрителей, — и она, «глядя в тихо гудевшую реку», уверенно произнесла: «Посмотрим…» (с. 143).

В ряде рассказов и повестей Зайцев вводит прием «игры» с каким-либо известным читателю произведением любимого им писателя и через наложение образов героев, ситуаций, сюжетов с присущими ему тонкостью, изяществом рисует мир своих персонажей, пользуясь литературной проекцией. Образ героини рассказа «Петербургская дама» построен на отзвуках образа «пиковой дамы»; центральный герой повести «Голубая звезда» Христофоров сознательно ориентирован на князя Мышкина. «Мой вечер» — рассказ о поэзии любви, с годами утратившей взаимность. Героиня — Наташа, герой — Андрей; в пору острого отчуждения они случайно встречаются на балу: внезапно происходит яркая вспышка былого разделенного чувства. В сознании читателя невольно возникают не одна, а две Наташи — одна в белом, другая в черном платье, два Андрея, два бала, два вальса. Первый бал пронизан светом молодого ожидания счастья, второй — мгновением вдруг расцветшей любви. Сюжетные отголоски «Войны и мира» преображают момент жизни героини «Моего вечера»; претворяют ее грустные будни в мелодию высокой гармонии, в сон счастья: «Да, среди невзгод и скорбей жизнь дарит нам иногда незабываемые мгновения. Верно, когда придет наш конец, мы вспомним о них. И если скажем: девять десятых пропало, но одна сотая вечна — то и за нее мы умрем покойно. Да будет благословенна любовь» (с. 111).