Борис Зайцев - Земная печаль

Как и другие современники, Зайцев — бытийный художник. Бытийность у него особого рода: это обращение к жизненным первоэлементам, к субстанции вселенского «тела», как писала Е. А. Колтоновская, «признание благою самой первоосновы жизни» — «сквозь жестокости и скорби» миропорядка [8] Колтоновская Е. А. Борис Зайцев //Там же. С. 67, 69. . По тональности, способу изображения, по авторскому отношению к материалу произведения шести книг, вошедшие в сборник, можно условно поделить на несколько групп, каждая из которых будет представлять одну из стадий художественного развития Зайцева и одновременно передавать то общее, характерное, что есть в Зайцеве на всех этапах его пути.

Первой книге рассказов и повестей Зайцев дал название «Тихие зори». Критики писали о ней более всего, и писали хорошо. Свою статью о «Тихих зорях» А. Г. Горнфельд назвал «Лирика космоса». Он сам, К. И. Чуковский, 3. Н. Гиппиус, другие, а позднее и русский философ, известный критик парижских «Современных записок» Ф. А. Степун увидели в Зайцеве «поэта космической жизни» [9] Горнфельд А. Г. Книги и люди. СПб., 1908. С. 14. . В мире, созданном Зайцевым, указывали они, земля, травы, звери, люди живут в особенной атмосфере панпсихизма, где много невысказанного, все пронизывает воздушная перспектива настроения, написанная мазками и точками как бы незначительных подробностей, а главное, все имеет одну общую единую — Мировую душу.

В высказывания Горнфельда, Гиппиус, Иванова–Разумника, даже Степуна закралось удивительное противоречие: с одной стороны, они утверждали, что люди, звери, травы, воды интересны Зайцеву с точки зрения их одноприродности и показаны им так, как интересны, с другой — они выражали неудовольствие тем, что в рассказах Зайцева нет человеческой личности с ее моральными и интеллектуальными высотами, отличающими ее от остального «тварного» царства. То есть характерную особенность творчества Зайцева они неожиданно провозглашали слабостью или недостатком.

А. Топорков увидел в Зайцеве «прежде всего реалиста, идиллика в античном значении этого слова» [10] Топорков А. О новом реализме и о Б. Зайцеве //Золотое руно, 1907, № 10. С. 46–49. . Критик объяснил, что именно имел в виду: творчество Зайцева — наивная, простодушная детская сказка или идиллия, в которой борющиеся начала мировых антимоний находят успокоение вследствие принятия всеединого бытия. Один из теоретиков искусства Жан Поль определял идиллию как «эпическое изображение полноты счастья в ограничении» [11] Жан Поль. Приготовительная школа эстетики. М.: Искусство, 1981. С. 263. . Идиллия раннего Зайцева намного богаче того, что о ней написал Жан Поль, потому что «ограниченное пространство» в лирических эскизах художника — это не замкнутый круг семьи «старосветских помещиков», не счастливый сон усадебного детства Илюшечки Обломова и не героика казачьего сословия «Тараса Бульбы». Идиллия Зайцева распространяется на Космос; он образован Солнцем, ограничен Солнечной системой. По аналогии Космос Зайцева можно сравнить с золотым веком античности: кажется, что там и там остановилось время. Персонажи Зайцева живут во времени вечном, в сказке, в мифе, где царит собственный внутренний закон: идиллии. Однако в отличие от классической идиллии зайцевская фактически времени не игнорирует; она с ним «играет», она его намеренно в расчет не берет. И еще: Зайцев почти целиком переводит идиллию из эпики в лирику. Не миг существования важен для него, а миг личностного переживания Космоса и себя как его части литературным персонажем. Античный эпос пропущен через призму лирического состояния, рожденного далеким от античности XX столетием новой эры. Заметим, что здесь Зайцев идет тропой, проложенной в литературе Чеховым, хотя между тональностью философских эмоций персонажей Чехова и Зайцева есть существенное отличие, поскольку герой Чехова — грустный, часто усталый человек, а герой Зайцева, как правило, находится в «возрасте вечного детства» (слова Иванова–Разумника) ; это человек естественного и светлого сознания.

Из книги «Тихие зори» для сборника взяты восемь небольших рассказов и повесть «Аграфена». «Хлеб, люди и земля» — подвижная картина ночного мига жизни России, великой страны, миллионов людей, тысяч сел. Все живое просторно раскинулось на ней в разные стороны «по лицу праматери». Тоненькие ниточки железных дорог прорезывали тело страны и сосредоточивали в себе трудные ритмы земной жизни: тяжело идущие грузные поезда с хлебом — с юга на север — и движущиеся в черноту ночи составы с солдатами: их везут на восток. Дикие песни, тяжелые драки запасных, сотни спящих тел мужиков в солдатских шинелях: «…они… похожи на кули с мукой, что везут им навстречу» [12] См. с. 34 настоящего издания. Далее указание страниц этого сборника будет даваться в скобках после цитаты. . «Натуралистическая» зарисовка внешнего — откликов ночных далей, громады «гигантской, патлатой земли с уродливыми деревушками и запахом печеного хлеба» (с. 34) — создает «портрет» одной из космических стихий; она дышит, стенает, дыбится…