Натан Щаранский - Не убоюсь зла

Говорил он подчеркнуто грубо. Я по-прежнему стоял голый, ждал, когда мне вернут мои вещи; внезапно возникшее ощущение абсолютно-го одиночества полностью владело мной в тот момент. Но агрессивность полковника задела и вывела из подавленного состояния.

-- Вы мне не тыкайте! Если здесь и есть преступник, то не я. А кто я такой -- вы прекрасно знаете, недаром же прихватили с собой эту газету.

На несколько секунд воцарилось молчание. Полковник отошел к сто-лу, прочитал постановление об аресте.

-- А, да вы же изменник Родины! -- опять повернулся он ко мне. -Поставьте его там, -- указал он старшинам на противоположный угол комнаты.

Один из них взял меня за руку и отвел туда. Полковник некоторое время пристально рассматривал меня, а я не менее демонстративно раз-глядывал его.

-- Что, давно не видели голых мужчин? -- наконец спросил я. Полковник как-то неопределенно хмыкнул и сказал старшине:

-- Уже осмотрели? Дайте ему одежду. Успеет намерзнуться в карце-ре, -и, обращаясь ко мне, продолжил: -- Я -- начальник следственно-го изолятора КГБ СССР Петренко Александр Митрофанович. У меня разговор с вами будет простой: чуть что -- сразу в карцер. А там холод-но. И горячая пища только через день. Сразу "мамочка" запищите.

Тут вмешался Галкин, вроде бы извиняясь за грубый тон Петренко:

-- Прошу вас, Анатолий Борисович, иметь в виду, что администра-ция тюрьмы не имеет к нам никакого отношения. Ни они нам не подчи-няются, ни мы им.

Я одевался, слушал их и чувствовал, что присутствие духа вновь воз-вращается ко мне. Агрессивность Петренко, примитивное распределе-ние ролей между ним и Галкиным на "злого" и "доброго" начальников напомнили мне, что я среди врагов и расслабляться не следует.

Петренко между тем не унимался:

-- Как это у вас так выходит? Хлеб русский едите, образование за счет русского народа получаете, а потом изменяете Родине? Я за вас, за всю вашу нацию четыре года на фронте воевал!

Что ж, спасибо гражданину Петренко. Последние его слова оконча-тельно вернули меня к реальности, еще раз напомнили, с кем я имею дело. Теперь я уже говорил совершенно спокойно.

-- Мой отец тоже воевал на фронте четыре года. Может, он делал это за вашего сына и за вашу нацию?

-- Интересно, где это воевал ваш отец?

-- В артиллерии.

-- В артиллерии?! -- он казался искренне удивленным. -- Я тоже служил в артиллерии, но таких, как ваш отец, там что-то не видел. А на каких он воевал фронтах?

Я чуть не рассмеялся, вспомнив вдруг рассказ О`Генри о воре, подру-жившемся на почве общих болезней с хозяином квартиры, в которую он забрался.

Если вначале Петренко с Галкиным разыгрывали определенные ро-ли, то теперь полковник снял маску: он был естественным и в своем ан-тисемитизме, и в понятном желании ветерана поговорить о войне. Но мне беседовать с ним больше не хотелось. Я предпочел восстановить прежнюю дистанцию между нами и сказал:

-- По-моему, нам с вами разговаривать не о чем.

-- Ах, и разговаривать не хотите! Умный очень! Что ж, поговорим с вашим отцом, когда он придет ко мне. А вы запомните: чуть что -- в карцер!

Петренко ушел, а вслед за ним и Галкин.

-- Мы с вами еще встретимся на допросе, -- сообщил он на прощание тоном, каким утешают друга, обещая ему, что разлука будет недолгой.

Около часа просидел я в этом кабинете с двумя старшинами. Оформ-лялись какие-то бумаги, велись телефонные разговоры, кто-то входил, кто-то выходил, но все это почти не задевало моего сознания. У меня вновь возникло ощущение нереальности происходящего, и в глубине ду-ши теплилась тайная надежда: вот-вот я проснусь и выяснится, что все это было лишь ночным кошмаром.

Наконец меня уводят. Мы идем по тесным коридорам, которые ка-жутся мне непомерно длинными, останавливаемся иногда у каких-то дверей в ожидании сигнала идти дальше, затем целую вечность подни-маемся по таким же длинным и узким лестницам. До какого этажа мы добрались -- не знаю, но такое впечатление, что до седьмого или вось-мого. В огромном кабинете, куда меня ввели, сидит Галкин. Над ним на стене -- герб СССР, показавшийся мне гигантским хищным ракопауком из фантастической повести Стругацких. Я сижу за маленьким сто-ликом в противоположном от Галкина конце кабинета. На столике пе-редо мной два кодекса: уголовный и уголовно-процессуальный. Галкин предлагает мне ознакомиться с теми статьями УПК, где говорится о мо-их правах и обязанностях. Я читаю, но мало что воспринимаю. Юриди-ческая терминология: "подозреваемый", "обвиняемый", "право на защи-ту", "доказательная сила", "улики", "вещественные доказательства", "умысел" и тому подобное -- производит на меня угнетающее впечатле-ние. Она принадлежит новому миру, где мне теперь придется жить, но в котором, как я понимаю, я никогда не буду чувствовать себя так уве-ренно, как мой собеседник. Быстро перелистываю страницы УПК, так и не прочитав толком предложенные мне статьи.