Натан Щаранский - Не убоюсь зла

Кладу быстрее листок на стол, чтобы Галкин не заметил, как дрожат мои руки. Заныло сердце, и запершило в горле: несмотря на то, что статья в газете подготовила меня к этому обвинению, до самой послед-ней минуты я надеялся -- может, все же не шестьдесят четвертая, а се-мидесятая -"антисоветская агитация и пропаганда"...

-- Наверное, не были готовы к шестьдесят четвертой, думали -се-мидесятая? -- словно прочитав мои мысли, все так же добродушно, поч-ти ласково, спрашивает Галкин.

-- Нет, почему же, вы ведь заранее сообщили мне через "Известия", что я шпион. Это было очень любезно с вашей стороны, -- отвечаю я, стараясь презрительно усмехнуться. Но голос мой неожиданно срывает-ся на хрип, да и усмешка, кажется, получилась жалкой.

Однако Галкин явно разочарован результатом.

-- Ах да, "Известия", -- поскучнев, говорит он и тут же обращается к надзирателям уже довольно сухим, официальным тоном:

-- Приступайте к обыску.

Входит пожилая женщина в белом халате -- фельдшерица. Мне кор-ректно, но решительно предлагают раздеться догола. Начинается лич-ный обыск: осматривают вещи и -- так же скрупулезно и бесстрастно -- тело, словно оно для них -- еще один неодушевленный предмет.

Тебе демонстрируют самым наглядным образом, сколь резко измени-лось твое положение. Отныне и впредь не только твои вещи, книги и за-писи -- даже собственное тело тебе больше не принадлежат. В любой момент могут вывернуть твои карманы, сорвать с тебя одежду, залезть пальцами тебе в рот или в задний проход.

Я встречался с людьми, которые провели в ГУЛАГе годы, сотни раз подвергались обыскам, но так и не смогли к ним привыкнуть, каждый раз заново переживая личный обыск как унижение. Человек же, чувст-вующий себя униженным, потерявший уважение к себе, может стать злобным, мстительным, коварным, но никогда -- сильным и стойким духовно. А насильники умело используют его ожесточенность, направив ее против таких же зеков, как он сам, и этим ускоряют его окончатель-ное нравственное падение.

Но это знание пришло ко мне потом. А в тот момент я обратился к своему опыту предыдущих кратковременных арестов на пятнадцать су-ток, которые тоже сопровождались обысками. Тогда я решил: ничто из того, что они делают со мной, не может меня унизить. Может ли, ска-жем, оскорбить человека ураган, срывающий с него одежду, или верб-люд, плюнувший ему в лицо? Лишь сам я могу унизить себя, если совер-шу поступок, за который мне потом будет стыдно. Первое время в Ле-фортово мне пришлось не раз напоминать себе об этом принципе, пока я с ним не свыкся полностью. С тех пор уже ничто: ни обыски, ни нака-зания, ни даже несколько бесплодных попыток насильственного корм-ления через задний проход во время моей голодовки в восемьдесят вто-ром году -- не могло вызвать во мне ощущения, что меня унизили.

Однако в тот первый час после ареста мне все же не удалось полно-стью избавиться от некоторого смущения, когда я стоял голым перед тремя старшинами и фельдшерицей. Пока она и один из старшин изуча-ли мое тело, двое других прощупывали каждую складку моей одежды, а сидевший рядом за столом подполковник Галкин перебирал и записывал в протокол изъятия найденные у меня в карманах вещи. Дойдя до фото-графии жены, он вдруг расплылся в приторно-сладкой улыбке:

-- А вот и Наташа! -- и бережно отложил ее в сторону. Повернув-шись ко мне, он объяснил:

-- Я ведь готовился к встрече с вами, поэтому и с вашей женой по карточкам знаком.

Несколько дней назад, после очередного обыска, в недрах КГБ вме-сте со всеми моими вещами, документами, письмами Авиталь (так ее стали называть в Израиле) исчезли и все ее фотографии. Эта была по-следней, снимок сделал папа летом семьдесят четвертого года -- за не-сколько дней до нашей хупы и разлуки. Фотография была мне очень до-рога, и я всегда носил ее с собой. Именно сейчас, когда ее у меня отобра-ли, я вдруг осознал, что остался теперь совсем один, и, не удержавшись, спросил:

-- Могу я взять карточку в камеру?

Галкин ответил все так же приветливо, с услужливостью продавца, дающего покупателю дельный совет:

-- Она будет храниться на складе личных вещей, и если вы договори-тесь с руководством тюрьмы, то ее вам дадут.

"Руководство тюрьмы" не заставило себя ждать: в комнату реши-тельным шагом вошел коренастый полковник лет шестидесяти. В ру-ках он держал газету "Известия" -- тот самый номер, как сразу же отметил я.

-- Кого это нам привезли? -- спросил он Галкина и резко повернулся ко мне. -- За какие преступления ты у нас оказался?