Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II - Повести и рассказы. Мемуары.

«Э, да полно вам вола водить: я ведь отлично знаю, что вы — австрийский шпион!»

Временами это желание было так сильно, что Бубекин даже пугался. В такие минуты он торопился уйти от Собецкого и, расставшись с ним, начинал придираться к Стойлову: капризничал.

Стойлов же капризы барина переносил покорно, лишь в глазах его появилось какое-то особое, как бы нечто понимающее выражение. И тогда он начинал говорить с Бубекиным тоном врача, разговаривающего с впечатлительными больными. Но этот тон денщика еще более выводил Бубекина из себя.

Ко всему этому прибавилось и то еще, что отношение к Анатоше командира полка, прежде такое отечески-дружественное, теперь явно изменилось. Полковника словно несколько корежило при встрече с Бубекиным, и в жесте, которым он протягивал ему руку, была медлительность, говорившая о неприязни.

«Хоть бы шальная пуля убила этого Собецкого! — мечтал Анатоша. — И на кой мне черт всё это!..»

Но Собецкий был жив, здоров и чувствовал себя отлично. Всей этой поганой истории и конца не предвиделось.

Анатоша возненавидел Собецкого, возненавидел ненавистью жгучей, но тщательно скрываемой. И однажды он не мог отказать себе в удовольствии достать у полкового фотографа и показать субалтерну несколько снимков с процедуры приведения в исполнение смертного приговора над двумя шпионами — мужчиной и женщиной, тоже австрийцами и тоже поляками. Они были приговорены к смерти в первый год войны, и приговор приводился в исполнение их полком.

Ах, с какой жадностью ухватился Собецкий за эти фотографии! Анатоша видел, как изменилось, словно вдруг осунулось, лицо, какими человечными, жалеющими стали глаза и как искренно у него вырвалось:

— Ах, бедная!..

«Почему он пожалел именно ее? — не отрывая жадных глаз от лица Собецкого, подумал Анатоша. — Неужели он ее знал? А ведь может быть… Ну, скорее, скорее, говори еще что-нибудь!»

Но Собецкий молчал, не спуская глаз со страшного изображения повешенной. Он даже лампочку-коптилку переставил так, чтобы лучше осветить фотографию.

— Как вытянуты ноги! — шепотом, в котором слышались ужас и горе, сказал он наконец. — И голова… совсем упала на грудь!.. Почему это?

— Позвонки же, сломаны, оборвались…

— Как? — Собецкий поднял страдальческие глаза на Бубекина.

— Ну, как! — жестко засмеялся Бубекин. — Очень просто… — Он дотронулся пальцем до шеи Собецкого и почувствовал, как тот вздрогнул. — Вот тут петля, этот позвонок ломается, и голова падает на грудь…

Собецкий сделал быстрое движение, чтобы отодвинуться, но Бубекин уже убрал руку.

— Бедная! — опять сказал Собецкий. — Ведь женщина!..

— Что это вы, право! — со злобой и злорадством стал наступать Бубекин. — Противник у вас человек, шпионка — женщина. Не офицер вы, а какой-то толстовец…

— Видите ли, — стал поспешно оправдываться Собецкий. — Я правда очень чувствительный, даже сантиментальный… Я же вам уже говорил — рано остался без отца… женское воспитание… я, как говорится, маменькин сынок.

«Как ведь врет, стерва!» — возмутился Бубекин, и острая ненависть горячей волной залила его сердце. И опять захотелось крикнуть: «Врешь ты, не маменькин ты сынок, а сволочь, шпион!» Крикнуть, ударить в лицо кулаком и застрелить из нагана.

Бубекин даже отдернулся от стола, но вдруг в темном углу землянки, там, где топилась железная печурка, от которой полыхало жаром, что-то грохнуло и зашипело, обдав офицеров паром.

— Виноват, ваше благородие! — испуганно вскрикнул Стойлов из полумрака. — Я чайник опрокинул. — И он быстрым движением распахнул дверь в землянку. Пахнуло декабрьским морозом. Бубекин пришел в себя.

VI

Выбрал денщика себе Собецкий не сразу. Он долго приглядывался к тем солдатам, которых фельдфебель предлагал ему в слуги. Сначала его выбор остановился было на жуликоватом ярославце Ядрилине, но вскоре он оказался им недоволен и взял себе полячка Бржезицкого. С солдатней своей полуроты Собецкий явно старался сдружиться — никогда никого не наказывал и подолгу засиживался в землянках, беседуя, не брезгуя писанием писем неграмотным и прочее. Но странное дело, солдаты не любили Собецкого — всё в нем было для них чужим…

Постепенно начал Бубекин привыкать к Собецкому, стал как-то забывать о том, что за человек у него субалтерн. Да и командир полка, видимо, позабыл об этом, потому что, как в былое время, стал хорош с Анатошей. Иногда лишь насмешливая улыбка змеилась под седыми усами полковника — не верил старик в проницательность нашей контрразведки, думал, поди: зря оклеветали полячка — исправный офицер…