Василий Брусянин - Опустошённые души

Он развернул перед кузиной скомканный платок с пятнами тёмно-алой крови и показывал этот платок как знамя готовности умереть.

— В сущности, я не боялся смерти и тогда, когда готов был покончить самоубийством… Давно обесценили мою жизнь, а такою её любить нельзя, да едва ли и можно её бояться…

— Коля, ужели же ты думал о самоубийстве? — спросила Соня.

Вместо ответа Травин показал девушке тот же клочок бумаги, который видел и Загада.

Соня прочла записку Травина и ничего не сказала. И только после какой-то тревожной думы, тихим и робким голосом добавила:

— Я никак не могу понять тебя!..

— Моя психология сложна и непонятна, — с важностью заявлял он. — Да это и хорошо, что ты меня не понимаешь… Меня поймут люди с опустошённой душою…

И, помолчав, добавил:

— А мог бы и я заполнять эту опустошённую душу. Ведь у меня есть деньги и большие деньги! Страх перед жизнью я мог бы развеять, как делают другие… Я мот бы и позолотить жизнь, если другие её обесценили… Я мог бы забыться в кутежах! Я мог бы на быстром огне удовольствий опалить остатки жизни… А я не хочу этого делать, потому что пошло это!.. Пошло!.. Это — самообман!..

Соня думала о деньгах кузена, и её смущало то обстоятельство, что он перевёл их на её имя. Ведь и у неё теперь в руках то же средство, которое так же может сделать её жизнь ложью. Она долго думала о том, как распорядиться деньгами. И решила оставить себе немного, чтобы иметь возможность окончить курсы и не бегать по урокам, а остальные деньги решила отдать партии… Она не сказала об этом Травину, потому что не знала, как он отнесётся к её решению. Она боялась, что он будет осуждать её планы и пожалуй ещё посмеётся над нею.

За последнее время он так часто и так несправедливо нападает на партию, бранит «дни свобод» и с цинизмом отзывается о некоторых общественных деятелях и видных членах партии…

Вечером того же дня к Травину зашёл Загада, всегда задумчивый, всегда тихий и точно скучающий.

Поздоровались холодно и молча. Загада сел на своё обычное место у печки и принялся щипать бородку.

— Посмотри, Загада, показалась кровь! — выкрикнул Травин, размахивая перед товарищем окровавленным платком.

Смущённый Загада молчал.

— Ты в прошлый раз ушёл торжествующим!.. Загнал меня в тупик… А вот посмотри теперь, как я отношусь к смерти… Я очень рад, что эта кровь показалась… Теперь, брат, шабаш, всё кончено!..

Сидевшая у тёмного окна задумчивая и молчаливая Соня сказала:

— Будет, Коля, об этом… Ведь это же невыносимо!..

Брови у неё сдвинулись, и, как это часто бывает с нею в минуты неудовольствия, — на лбу легла вертикальная складка как у Николая Николаевича.

— Что невыносимо?

Она подошла к постели и взяла со стула жакет. Умышленно не отвечая на его вопрос, добавила:

— Я пойду…

— Подожди, куда же ты?..

— Голубчик, но ведь скоро экзамены, — отвечала она и старалась придать тону своего голоса нежность.

Травин с усмешкой посмотрел ей в глаза, перевёл взгляд на Загаду и сказал:

— Каждый год люди держат экзамен, отдают отчёт перед наукой… Рабы науки!.. А вот перед жизнью приходится только раз держать экзамен и большой, трудный экзамен!.. Если бы жизнь требовала ежегодных экзаменов по расписанию, право, жизнь была бы лучше…

Он говорил и сжимал в пальцах руку Сони, которую та протянула ему на прощание.

— Не сердись, Соня, на меня! Я знаю — своими рассуждениями нагоняю на тебя тоску и досаду… Но ведь, ей-Богу… если бы ты знала… впрочем, не то… Ведь каждый из людей невольно сводит свой разговор на то, что является его больным местом… Вопросы жизни отодвинулись от меня, вот почему я и говорю о смерти… Ну, не сердись! Не будешь?

— Этими разговорами ты прежде всего отравляешь жизнь себе…

Она пошла к двери и приостановилась, потому что услышала его восклицание:

— Ого, отравляешь!.. Мне давно её отравили!..

Она ушла, подавленная и грустная…

Уходя от Травина, она всякий раз чувствовала, что вырывается из душного склепа на свежий воздух. А в душе ныло что-то тягостное, невыразимо могучее и постоянное…

Как родного брата любила она Травина, привыкла к нему и всегда так тепло и нежно к нему относилась. И вместе с тем, она чувствовала, что он для неё — большая тягость!.. Каким-то тяжёлым комом упал он в её душу и томит, томит…

После ухода Сони, Травин и Загада закурили по папиросе.

— Жаль мне Соню! Какая-то святая она!.. Ко мне относится хорошо, а я отравляю её жизнь…