Евгений Салиас - Свадебный бунт

— А, здорово, — узналъ его воевода. — Съ Москвы?

— Точно такъ-съ, ваше высокорожденіе. Ѣздилъ по вашему приказанію исправлять себѣ письменность, — отвѣчалъ Барчуковъ бойко и весело.

— Исправилъ?

— Точно такъ-съ. Вотъ она.

Барчуковъ слазилъ въ карманъ и подалъ бумагу.

Воевода прочелъ вслухъ. Въ видѣ значилось, что предъявитель сего, московскій уроженецъ, стрѣлецкій сынъ Степанъ Барчуковъ, 24 лѣтъ, отправляется въ Астрахань.

— Ну, вотъ это дѣло. А то какъ же можно жить съ подложнымъ видомъ! За это, братецъ ты мой, вашего брата не то что выпороть, а и въ острогъ засаживать полагается. А захочу, такъ и казнить смертью могу. А вотъ теперь живи себѣ. Ну, что, какъ на Москвѣ?

— Ничего, — выговорилъ Барчуковъ.

— Въ Кремлѣ былъ?

— Какже-съ, былъ, — промычалъ молодой малый.

— Скажи, братецъ ты мой, Ивана Великаго поправили, аль нѣтъ еще?

Барчуковъ хотѣлъ что-то сказать, но замялся и видимо смутился.

— Не понимаешь? Я спрашиваю тебя — колокольню Ивана Великаго поправили, аль нѣтъ? Видѣлъ, былъ ты въ Кремлѣ? Ивана Великаго видѣлъ? — добивался воевода вразумительно.

— Видѣлъ, — произнесъ Барчуковъ довольно бойко, такъ какъ дѣйствительно, въ бытность свою въ Москвѣ, онъ видалъ колокольню сотни разовъ.

— Ну, вотъ я и спрашиваю — поправили, али въ томъ же еще видѣ? Вѣдь его, сказывали, еще постомъ покосило на сторону: падать, вишь, задумалъ. Ну, теперь-то какъ? Прямо таки стоитъ или все еще на боку?

Яркій румянецъ заигралъ на лицѣ Барчукова. Чистосердечный и прямой малый сильно смутился. Другой давно бухнулъ бы что-нибудь въ отвѣтъ, сообразивъ, что «пойди, молъ, справляйся въ Москвѣ, какъ тамъ — на боку или нѣтъ». Но Барчуковъ былъ слишкомъ прямодушенъ, чтобы соврать хоть въ пустомъ случаѣ.

— Вотъ оказія, — подумалъ онъ и, наконецъ, чрезъ силу пробурчалъ кое-какъ шевеля языкомъ:

— Прямо, то есть какъ быть слѣдуетъ.

— Стало быть, поправили, поставили на мѣсто? — произнесъ воевода.

— Такъ точно, стало быть, на мѣстѣ, какъ слѣдуетъ.

— Ну, вотъ и слава Богу. А признаться, мнѣ частенько оно приходило на умъ. Обида какая! Эдакій, значитъ, монаментъ древній и священный, и вдругъ это на боку. Совсѣмъ нехорошо.

Воевода говорилъ о случаѣ всѣмъ извѣстномъ.

Вѣсть о томъ, что Иванъ Великій покосился на сторону вслѣдствіе того, что царь будто хочетъ всю православную землю полатынить и въ нѣмецкую вѣру обратить, упорно держалась въ Астрахани, какъ и на многихъ окраинахъ. Но въ данномъ случаѣ воевода и не догадывался, что онъ, укорявшій астраханцевъ за вѣру во всякіе дурацкіе слухи и убѣждавшій Носова воевать съ этими слухами, на этотъ разъ по поводу самаго нелѣпаго слуха о покосившемся Иванѣ Великомъ — самъ попался въ просакъ.

Когда Барчуковъ вышелъ изъ воеводскаго правленія, то встрѣтилъ на улицѣ тѣхъ же двухъ стрѣльцовъ съ Лучкой впереди. Малаго уже высѣкли и вели въ холодную.

Барчуковъ зналъ Партанова въ лицо, видалъ не разъ его буйства въ городѣ, но съ нимъ лично ему никогда не приходилось сталкиваться и говорить. На этотъ разъ Партановъ, знавшій Барчукова и въ лицо, и по имени, вдругъ остановился, обернулся къ нему и произнесъ веселымъ, но и дерзкимъ голосомъ:

— Барчуковъ, слышь-ко, парень, что я скажу, удивлю я тебя. Просьба къ тебѣ будетъ. Уважишь — ладно, не уважишь — наплевать. Уважишь, помни, и крѣпко помни, постоитъ за тебя при случаѣ горой, какъ за брата родного, Лучка Партановъ. Не уважишь просьбы, помни и крѣпко помни, въ случаѣ чего, себя не жалѣя, нагадитъ тебѣ въ какомъ дѣлѣ Лучка Партановъ такъ, что небо съ овчинку покажется. Слушай, парень, дай ты мнѣ вотъ сейчасъ изъ руки въ руку, вотъ на ладонь клади десять алтынъ.

Барчуковъ остановился, слушая рѣчь заарестованнаго, и когда онъ кончилъ, молчалъ и раздумывалъ:

— Чудно было все сказано. Хочешь — дай, не хочешь — не давай. Дашь — я тебѣ услужу, не дашь — гадость какую сдѣлаю. Десять алтынъ деньги небольшія, а все же деньги. А положеніе Барчукова теперь такое, что эдакой пройдоха, буянъ и головорѣзъ, какъ Лучка, можетъ, пожалуй, пригодиться.

Барчуковъ разсмѣялся, слазилъ въ карманъ, досталъ мошну, вытрясъ оттуда десять алтынъ и весело шлепнулъ ихъ въ ладонь буяна-парня.

Лучка поглядѣлъ на деньги, пригнувъ голову на бокъ, какъ лягавая собака смотритъ на ползущую муху, потомъ молча положилъ ихъ въ карманъ и произнесъ тихонько, будто тайну какую:

— Ну, Барчуковъ, помни, братецъ ты мой, помни. Увидишь. Черезъ недѣлю, или черезъ мѣсяцъ, или черезъ годъ — это все едино, а будетъ тебѣ нужда въ Лучкѣ, найди ты его въ городѣ и прикажи. Что укажешь, все то онъ сдѣлаетъ. Вотъ тебѣ Христосъ Богъ.