Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

вместе быть, жить не дала бы, - Алеша повторял, на гнутой

спартанской деревянной скамейке пустого зала ожиданья жд

вокзала сидя:

- А теперь... она никто, ноль, ее нет.

- Серьезно?

- Да, я уезжаю, перевожусь в Запорожье, - его

чудесные, но темные глазища смотрели не на Леру, от фрески

оторваться не могли эпохи алюминиевого романтизма во всю

стену, с расставленными там и сям, серой ракете параллельно,

головастиками, что карты звездные заправивши в планшеты, в

раздумьях проводили предстартовые неизменные одиннадцать

минут.

Собственно, уже можно считать, перевелся, во всяком

случае, сдал сессию досрочно и документы во вторник, среду

ближайшую на Украину отошлет, а там... там не должно быть

никаких проблем.

А проблем, препятствий, неожиданностей от судьбы

не ждал Алеша Ермаков постольку, поскольку несложным

делом томского студента, там, на днепровских берегах

заняться обещал не кто-нибудь случайный, посторониий,

равнодушный, нет, напротив, его собственная теща, доктор

биологических наук, профессор, проректор ВУЗа уважаемого

и авторитетного Елена Сергеевна Костырева.

Впрочем, Валере подробность эту любопытную,

деталь, нюанс не выложил Алеша тут же, не бухнул, с плеча не

рубанул, умолк в очередной раз и сидел решительный и

бледный, двухмерным, плоским покорителям галактик и

туманностей сродни. А Лера, его чудная девчонка, все

просчитавшая заранее, все, как казалось ей понявшая,

простившая уже, лишь улыбалась, "ну же, ну," - любуясь

нежным и чуть вздрагивавшим золотом. Он волновался, он не

решался, смешил забавно заострившимся и удлиннившимся

как-будто носом, и так хотелось миг борьбы его с самим собой

(начало сдачи, отступления продлить) купаться, фыркать в

нем, нырять, но жалость и любовь сильнее оказались эгоизма

победительницы:

- Ага, а мне, так надо понимать, пока что лучше здесь

побыть?

- Тебе... тебе тут лучше оставаться, - померкли

несравненные, опали.

- А, вот как.

- Да, Валера, я женился...но... но, в общем-то, не в

этом дело.

"Конечно, конечно же, мой славный дурачок ,"- дочь

следопыта-скорняка смотрела ласково, неправильно, не так

как надо, как всегда, короче, -" Ты говори, я слушаю, чего

держать все это, говори, давай, пока смешно не станет

самому."

Ах, Господи, зачем, зачем он клятву, данную стеклу

вагонному, линялой шторке позавчера, нарушил и позвонил,

за три часа до отправленья электрички на Тайгу не выдержал,

набрал ненужный номер в будке телефонной. Хотел быть

честным, объясниться. С кем? С незнающим унынья сгустком

задорной плоти? О чем? О чем он говорить хотел с рекою,

ветром, цветущим лугом? Смысл жизни - смех. Цель, планы

рожица. Страх, ужас, безысходность - язык в развратных

розовых сосочках.

Можно подумать, не отрезал он, не отрубил, две

майские недели тому назад, десятого гвардейского числа,

когда в руке ладошку пряча Лены Костыревой, сестренки

младшей ваятеля и живописца, кивнул распорядительнице

ЗАГСа, толстухе с замазанными пудрою прыщами:

- Согласен. Да.

Он снова погибал, он снова возвратился в канун

проклятый бесшабашной, шумной ежегодной стрельбы по

люстрам полупрозрачным пластиком, в пору, когда Елена

Костырева, к высокому стремящееся существо, однако,

вынужденное мириться с участью невыносимо пошлой

студенточки прилежной курса первого, вдрызг разругавшись с

мамой (весьма практичным орнитологом, специалистом по

пернатым) на поезд села, и в ночь малороссийскую была

увезена в великорусском направлении. Прибыв в столицу,

целый день на Чистых Патриаршии пруды искала, ну, а наутро

с мокрыми ногами и неопасным першеньем в горле на

самолете Аэрофлота убыла в богемную Сибирь.

Таким вот образом, с небес, в нежнейшей дымке

семицветной керосиновой и в реве зверском все за собою

выжигающих турбин к нему явился избавитель, без крыльев,

но в образе голубки кареглазой.

- Волчонок, - Алеша ей представился с привычным

фатализмом.

- О, значит вечера мы будем проводить за долгою

игрою в бисер, - немедленно откликнулась Елена.

А он не понял, не понял сразу, не врубился, забаву

поначалу эту странную не оценил, игру, которая неспешную,

что теплится от паузы к паузе, беседу предполагает. Стакан

молдавского, туман во взоре от постепенно тающих

кристалликов-зрачков, и желтый язычок свечи на каждой