Владимир Сорокин - Роман

Антоновка дяди Антона... Без нее не обходилось ни одно крутояровское застолье, как не обходился без высокопарностей сам Антон Петрович.

Этот рецепт, переписанный монахиней в свою очередь у Архангельского старца старовера Никодима, именовался вслух "староверскою закваской", держался Антоном Петровичем в шкатулке на запоре и никому не показывался.

Не выдержав, Роман протянул руку, взял яблоко, которое, несмотря на долгую, тесную зимовку в пряном рассоле, осталось крепким, и откусил.

- Не вынесла душа поэта! - усмехнулся дядюшка, без спроса наполняя мужские рюмки анисовой до краев, а женскую вишневой наполовину, - Ну и как староверская наша?

- Дай же человеку прожевать, Антоша, - укоризненно качнула головой Лидия Константиновна, поднимая рюмку.

- Изумительно... - искренне пробормотал Роман, разглядывая яблоко, Аромат-то какой. Прелесть... А вкус все тот же остался.

И правда, вкус был все тот же - кисловато-соленый, терпкий и нежный, пряный и неповторимый.

- Ну-с, Роман Алексеевич... - большая белая длань с перстнем красного золота на безымянном пальце подняла рюмку Роман тут же взялся за свою, и через секунду по террасе поплыл тонкий перезвон старинного хрусталя:

- За твой приезд, Ромушка...

- Ваше здоровье, тетушка.

- Будь здоров, Рома.

Анисовая наполнила рот Романа и тут же, как положено только ей одной, исчезла сама по себе, оставив непередаваемый аромат. Роман откусил от яблока.

- Ха... смерть моя... - выдохнул Антон Петрович, ставя рюмку и цепляя вилкой аккуратненький огурчик.

- Прекрасная настойка, - пробормотал Роман, наблюдая за точными движениями тетушки, наполнявшей его тарелку поочередно всеми соленостями.

- Ромушка, ты уж не обессудь, мы люди отсталые, не прогрессисты, постимся вот, - с улыбкой произнесла она, накладывая капусты, - И трапеза у нас монастырская.

- А окорок? - спросил Роман.

- Окорок, брат, по случаю твоего приезда, - дядя, сосредоточенно щурясь, наполнял рюмки, - Мы же не знаем, может ты давно уже всех богов к чертовой бабушке послал.

- Антоша, как тебе не стыдно! - качнула головой Лидия Константиновна.

- А что? - удивленно поднял брови Антон Петрович. - Дело молодое. В эти годы атеизм просто необходим. Я, брат, в тридцать-то лет эдаким хулиганом был. Никаких авторитетов, кроме матушки Науки и великого Иммануила. Звезды над нами, нравственность внутри нас. И ничего более. Ничего!

Он громко захрустел огурцом.

- Дядюшка, я безоговорочно в науку не верю. А поэтому окорока в страстную есть не стану, - проговорил Роман, принимая от тетушки свою тарелку.

- А вот это - молодец! - загремел дядя, - Правильно! Они, эти Дарвины, сами-то ни черта не знают, а туда же - людей учить подряжаются с их ланцетами, да микроскопами. Не верь им. Рома, не верь ни на мизинец! И вот что, - он приподнял рюмку, - Давай-ка выпьем за человеческую самостоятельность, за трезвый ум и истинную мудрость.

- А за женщину вы пить не собираетесь? - улыбаясь, спросила Лидия Константиновна.

- Еще как собираемся! - тряхнул своей крупной головой дядя Антон, - За женщину, за Крутояровскую Лилит, за прекрасную Лидию-вдохновительницу и заступницу, обожательницу и утешительницу!

- Антоша, что ты мелешь! - засмеялась тетушка, прикрываясь ладонью.

- За вас, тетушка, - Роман приподнял рюмку.

- Спасибо, Ромушка.

- За тебя, Лида.

- Merci, Антоша.

Выпили.

- Ах... чудеса в решете! - пробормотал Антон Петрович, закусывая рыжиками, - Лидочка, милая, убери-ка ты этого кошона от греха, а то мы его невзначай с чем-нибудь перепутаем.

Лидия Константиновна, развернув салфетку, накрыла ей блюдо с окороком.

- Вот и прекрасно, - одобрительно причмокнул дядя Антон, - А теперь, друзья, давайте воздадим должное нашим яствам, после чего, Рома, ты нам поведаешь о столичном житье-бытье.

Все принялись с аппетитом есть. Поглощая пряные огурцы, хрустящую капусту и тугие, полные густого сока помидоры. Роман искоса посматривал на завтракающую чету Воспенниковых.

Целых три года он не видел этих простодушных милых людей и сейчас, в минуту тишины, столь редкую в этом доме, с любовью всматривался в их почти не изменившиеся лица.

Антон Петрович Воспенников был высоким полным пятидесятисемилетним мужчиной с крупной головой, крупными белыми руками и породистым, характерным лицом драматического актера, коим ему и довелось быть тридцать без малого лет. Почти тридцать лет столичные сцены сотрясала богатырская поступь этого осанистого, беспредельно уверенного в себе человека, а его громоподобный бас раскатывался по притихшим залам монологами Антония и Отелло, Лира и Бориса Годунова.