Александр Амфитеатров: Нелли Раинцева

— Вотъ, — думала я, — мою горничную, о которой я навѣрное знаю, что она падшая дѣвушка, мужчины ея круга уважаютъ, щадятъ ея слухъ, ея предполагаемое — офиціальное, что ли — цѣломудріе, а наши мужчины? За что они наполняютъ наши уши, отравляютъ наше воображеніе своею, собранною на улицѣ и въ шато-кабакѣ, грязью? Мы невинны, а съ нами обращаются, какъ съ послѣдними. Меня отучили краснѣть отъ гадкихъ намековъ, потому что это смѣшно: какъ же, помилуйте, дѣвушкѣ за двадцать, а она «не понимаетъ».

У закуски хозяйка почти насильно заставила меня выпить двѣ рюмки мадеры. Отъ комнатной жары вино ударило мнѣ въ голову. За ужиномъ мой сосѣдъ, фельдшеръ изъ военнаго госпиталя, усердно подливалъ мнѣ какую-то шипучку, въ родѣ плохого шампанскаго, приговаривая:

— Нельзя-съ, извольте кушать, не извольте обижать Лизавету Леоновну, ибо такой ужъ сегодня для нихъ монументальный предѣлъ времени.

Среди ужина въ столовую вошли два запоздалыхъ гостя, судя по шумнымъ привѣтствіямъ, ихъ встрѣтившимъ, изъ почетныхъ. Вглядѣвшись въ старшаго изъ нихъ, я едва не ахнула, а Таня, сидѣвшая насупротивъ меня, уронила рюмку: мы узнали въ пришедшемъ Петрова — домашняго письмоводителя и большого любимца моего отца. Онъ сразу призналъ меня; на его спокойномъ вѣжливомъ лицѣ выразилось изумленіе; однако онъ не сказалъ ни слова. На Таню было жаль смотрѣть. Конецъ ужина, а онъ былъ не скорый, я, разумѣется, просидѣла, какъ на иголкахъ.

— Господи! Себя вы осрамили, а меня погубили, — отчаяннымъ голосомъ бросила мнѣ Таня, когда, наконецъ, встали изъ-за стола.

— Какъ же ты не предупредила меня, что здѣсь можно его встрѣтить? — возразила я.

— Да онъ сказалъ мнѣ, что не будетъ, что баринъ Михаилъ Александровичъ занялъ его на весь вечеръ какою-то работой. Да, видно, освободился и принесъ его чортъ на наше несчастье.

Я не потеряла присутствія духа. Отецъ всегда хвалилъ Петрова, какъ малаго честнаго, порядочнаго и — когда надо и захочетъ — умѣющаго держать языкъ за зубами. Я смѣло подошла къ нему и, не конфузясь вопроса въ его удивленныхъ глазахъ, начала съ нимъ тихій разговоръ.

— Петръ Васильевичъ, вы узнали меня?

— Узналъ-съ, Елена Михайловна, и ума не приложу-съ, — откровенно сказалъ онъ.

— Нечего и прикладывать. Просто захотѣлось пошалить. Вы — неправда ли? — будете добрый, не выдадите меня? Никому не разскажете?

Я смотрѣла на Петрова умоляющими глазами. Онъ покраснѣлъ.

— Никому-съ.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Вотъ спасибо! А за это я во весь остальной вечеръ не буду танцѣвать ни съ кѣмъ, кромѣ васъ.

Таня, когда узнала, что Петровъ далъ честное слово не выдавать насъ, совершенно успокоилась.

— Его слово — каменная стѣна.

Послѣ третьей кадрили Таня отозвала меня въ сторону.

— Барышня, — шепнула она, — будьте такія добрыя, если насмотрѣлись на наше веселье, позвольте проводить васъ къ Христинѣ Николаевнѣ.

— Вотъ! Такъ рано? Зачѣмъ?

— Да извольте ли видѣть, Михайло мой приглашаетъ меня въ ресторанъ: что, говорить, здѣсь гнилую селедку жевать? Нешто мы сами себѣ не можемъ сдѣлать удовольствіе? А я страсть давно не была въ ресторанѣ. Кабы вы разрѣшили, — смерть хочется. Я ему говорила, что затруднительно мнѣ, что подругой обязана. А онъ говоритъ: тащи и подругу, васъ, то-есть. Ну, это, извѣстное дѣло, гдѣ же? А я такое придумала, что провожу васъ, а онъ пущай издали слѣдуетъ, и, какъ провожу, сейчасъ съ нимъ въ ресторацію.

Мнѣ было очень весело. Въ головѣ шумѣло. Я расхохоталась.

— Отчего же ты не хочешь взять меня съ собой?

— Барышня, да я бы душою рада, но какъ же?.. Нескладно что-то…

— Шалить, такъ шалить до конца. Я поѣду. Только вотъ что, ты будешь любезничать съ своимъ Михайломъ, тебѣ будетъ весело, а кто же станетъ развлекать меня? Надо четвертаго, либо подружку, либо кавалера, мнѣ все равно.

Таня весело кивнула головой и отошла къ Михаилѣ.

— Петровъ давеча просился, чтобы Михаило принялъ его въ компанію; они пріятели, оба гжатцы, одногорожане, — сказала Таня минутъ черезъ десять. — Какъ полагаете?

— Принимай, — засмѣялась я, тѣмъ лучше: вѣрнѣе не выдастъ насъ, если будетъ виноватъ, вмѣстѣ съ нами…

Она тоже засмѣялась.

— Вѣрно. А вы съ нимъ будьте поласковѣе. Онъ ничего, парень хорошій, какъ есть «комильфотъ», за него даже купчиха хотѣла замужъ выйти.

И вотъ я, Таня, ея женихъ и Петровъ очутились въ кабинетѣ грязненькаго ресторанчика. Какъ сейчасъ помню его красные съ золотыми разводами обои. Всѣ были слегка навеселѣ послѣ угощенія на вечеринкѣ. Мнѣ не слѣдовало больше пить, но я побоялась обидѣть людей, истратившихся на наше угощеніе, и понадѣялась на себя, что не опьянѣю, — я могу вынести много вина. Ни поддѣльное шампанское, котораго потребовала Таня, ошеломило меня, и не прошло четверти часа, какъ мы всѣ были страшно пьяны. Таня стала буйно-весела; а я, наоборотъ, совершенно отупѣла. Помню, что женихъ Тани цѣловалъ ее, что она на меня за что-то сердилась, стучала по столу кулакомъ, а потомъ рвала на себѣ платье и выкрикивала бранныя слова. Ей кто-то зажалъ ротъ. Она перестала буянить, но во все горло затянула пѣсню. Помню, что пришелъ распорядитель и спорилъ съ мужчинами, запрещая намъ шумѣть, и совѣтовалъ куда-то перейти…