Николай Сумишин: Уроки

- Что? - не понял отец.

- Ну, как с тобой обошелся суд?

- А-а... Да разное говорили.

- Ясно. Критиковали твой способ жизни и твой способ мышления. А я полагал, врежут рублей пять штрафу за чрезмерное влечение к мелкособственнической деятельности. - Митька засмеялся.

- Не зубоскаль о вещах, в которых ты ничего не понимаешь, - сурово сказал отец, а мать добавила:

- Ты ему слово, а он тебе десять... Иди, иди на огород.

- Вот уже и работа. А рабочий класс, я так понимаю, - никакой собственности. Отработал восемь часов - отдыхай.

- Перейдешь на свой хлеб, будешь отдыхать. А сейчас - трудись!

- Иду, иду. Эксплуататоры!

На огороде Митька уселся на мешке с картошкой, подставил лицо солнцу, закрыл глаза и замечтался. О чем? Да так, о всякой нереальной всячине. Однако мысли упорно возвращались к Иванцовой Женьке. "Вот если бы она полюбила меня... и поцеловала".

Открыл глаза, оглянулся вокруг испуганно. Ему показалось, что о любви и поцелуе он сказал вслух и притом громко. На соседнем огороде находилась тетка Фросина, а еще дальше - целый выводок Воронюков: мать с дочерьми. Нелля среди них самая высокая. Нелля из десятого "А", Романова симпатия. Тоже хорошая девушка, правда молчаливая немного. Живет почти рядом, а по-настоящему не знакомы. Так, "здравствуй" - "привет"...

"Я тоже молчаливый... стыдливый трус! Пойти бы сегодня к Женьке! Проявить характер... бесхарактерный характер, ха-ха... Женька усмехнулась бы... она же меня как пустое место воспринимает..."

Тетка Фросина высыпала картошку в мешок, обернулась:

- Митя, иди-ка поддай.

Митька перешел на огород соседки - узенькую вскопанную полоску земли, сбегавшую от хаты к пруду.

- Венец уже, тетя?

- Собрать да в погреб снести. А твои где?

- Обедают, - Митька взялся за рожки мешка, р-раз! - ноша на теткиной спине. - Полные набираете.

- Мешки маленькие.

И пошла межой, осторожно переставляя загорелые с толстыми, словно опухшими, икрами ноги. Остановилась, обернулась:

- Отец уже пришел?

- Пришел.

- И что? Как там обошлось?

- Поговорили на моральные темы.

- Ага, - раздумчиво промолвила тетка, кивнула головой. - А я думаю: ни с чего позорят человека. Ни с чего... - И мешок с картошкой поплыл дальше.

Митька снова устроился на мешке. Потом встал, разделся. Слабое сентябрьское солнце коснулось лучами смуглого тела...

"Осень. Дожди скоро пойдут... затем зима, весна, а там - выпускные экзамены. Вручат аттестат..."

Возле Митькиной тени легла еще одна тень - отцова. Митька не оглянулся. Он как раз думал о будущем лете, о документе, который засвидетельствует его зрелость, и конечно же - об Иванцовой Женьке, у которой вишневые, словно карандашом обведенные, губы. Он переносился в то зрелое лето, ставил себя рядом с девушкой, пытался представить себя и Женьку, например, в лесу или на лодке (он на веслах сидит, а Женька - напротив; мах весел широк, упорен, мышцы налиты силой - чудесно!). Пытался, но напрасно: Митька ненавидел себя, худенького, невысокого ростом трусишку.

- Дмитрий, - сказал отец. Голос у него тихий - голос человека, который несет на плечах неизвестно какую вину. Взвалил себе на плечи вину, как тетка Фросина мешок с картошкой, и несет... Идет межой между стыдом и позором, несет тихонько вовсе непонятную для Митьки ношу. - Ты переживаешь за меня?

"Я переживаю? Дивные дела".

- Тетка Фросина спрашивала...

- Совесть у меня чистая, сынок... В жизнь чужого не возьму, тут полный порядок. Ты можешь быть уверен.

- А мне что... Не батюшка я, папа, исповедовать не умею.

- Ну вот. Дождешься от сына доброго слова... Боюсь я за тебя. Понимаешь, какой-то ты, ну, не готовый к жизни... растеряна в тебе мысль... вот что меня тревожит. Жизнь - она коварна. Иногда козырь даст в руки, а иногда такую свинью подсунет... Иногда одно мгновение, и в нем - твоя судьба. Одно мгновение. К нему надо готовить себя. Ты меня понимаешь, Дмитрий?

Митька поднял на отца улыбающиеся глаза.

- Я думаю сейчас: зачем ты стрелял в Деркача? Это мгновение для тебя было решающим?

Отец ничего не ответил. Однако что-то изменилось во всей его фигуре. Он медленно отвел взгляд от Митькиного розового лица, потер зачем-то ладони о штаны, взял пустые ведра, присел на корточки - и затарахтела белая картошка о серебристую, словно седую жесть.

МАЙСТРЕНКО

Учитель истории вошел в класс так, словно не портфель держал в руке, а ведро с водой, которую боялся расплескать: вначале в прямоугольнике дверей появился сам Иван Иванович, а уж потом портфель, на который хозяин смотрел, не сводя глаз.