Феликс Светов - Отверзи ми двери

- Ой, не могу!.. Поклонись, поцелуй, скажи, не предавай!.. Не по адресу, милочка - у, ненавижу волос проклятых эту желтину! Чего нам кланяться, чего нам каяться - мы пропащие, мы мертвые, нам бежать отсюда, чтоб всех вас, верно красавчик сказал, не видать за вашими трусливыми замками. Оставайтесь, совокупляйтесь в темноте, под своими одеялами, рожайте таких же как вы трусов и лакеев - а мы, верно, миленький, перед нами весь мир - посторонись!..

- Что это мы все обо мне, - сказал чернокудрый, опоминаясь и отбрасывая руку женщины, сидевшей напротив. У него снова мертво блестели бараньи глаза, а может и не было в них слез, почудилось то Льву Ильичу. - Зачем обо мне - вот он, пусть нам расскажет про любовь, раз он такой умный.

- Пусть расскажет! - все хохотала его соседка. - Он умный, я его одну минуточку любила, так он и за минуточку успел - обманул, надежду мою затоптал, толкнул в яму, а руку подать побоялся. Пусть-ка и обо мне, не только о своей могилке поплачет!..

- А ты, Соня, - спросил чернокудрый, - неужто его пожалеешь, разве он тебя не обманул?

- Я его люблю, - ответила та, которую он сначала назвал Мери, - я его всегда любила, даже когда... даже когда...

- Чего "когда"? Напугалась - каяться, каяться, а сама замолкла? - мертвые глаза соседки чернокудрого зажглись злобой. - Расстоналась...

- Я всегда тебя любила, Левушка, даже когда обманывала, - сказала Соня-Мери, оборотясь к Льву Ильичу, и он внезапно увидел ее прямо перед собой. - Нам надо расстаться, я тебе уже не нужна, я знаю. А я, может, еще кому успею помочь. Устала я, Левушка. Но я всегда, я вечно тебя люблю...

"Господи, помоги ей, - шептал Лев Ильич. - Прости меня за все, что я ей сделал, но раньше помилуй ее, Господи, она так исстрадалась из-за меня..."

- Поможет, как же! - хохотала соседка чернокудрого, перекрикивая визг снова приблизившейся тележки. - Вот за нами экипаж с негром белоглазым! Как раз оба и поможете нагрузить, если вас обоих туда вперед не взвалят!..

- Смирно! - закричал чернокудрый, поднимаясь с полным бокалом. - Отвечай ты, мужчина, что такое любовь и кого ты из них выбираешь - вон они пред тобой, знаешь ведь их обеих, попробовал, обе тебя любят. Ну кого?

И тут еще одна на него обернулась, она сидела сбоку в темноте, Лев Ильич и не видел ее до того - такие немыслимые за этим столом глаза, вот-вот готовые пролиться слезами, такая печаль глянула на него.

- Ты приходи, - сказала она. - Я всегда буду здесь, ты про то помни. Ты любой приходи - ты про то не забудь...

"Папочка! - услышал Лев Ильич. - Что ж ты, неужто меня все еще не понял?.."

Лев Ильич в страхе озирался - как, и она здесь и все это слышит? Нет, ее к счастью не было, только голосок звенел в ушах.

- Знаю, - сказал Лев Ильич спокойно и твердо. Это он действительно знал и только за Надю испугался, а так чего ему было пугаться, когда он навсегда теперь это знал.

- Знаешь? - поразился чернокудрый. - Тогда говори. Что ж она, по-твоему, любовь - возможность заглушить страх, жажда наслаждения, обладания красотой, забвения себя, попытка получить то, чего у тебя нет, стремление к продолжению рода, к бессмертию?..

- Скажи, скажи! - закричали за столом. - Пусть говорит и выбирает из них!..

- Любовь не ищет своего, - сказал Лев Ильич с ощущением невыразимого счастья. - Не ищет своего и всего надеется.

И враз смолкла, взвигнув на последок, машина, стола меж скамьями не было, бабка рядом все так же тихонько посапывала, обхватив обеими руками чемодан, а солдатик напротив бормотнул, взмахнул рукой, крикнул: "Встать!.." - и тут же дернулся, открыл глаза, поморгал, поднял с полу фуражку и спросил Льва Ильича охрипшим со сна, ломким баском:

- Сызрань не объявляли?

14

Туалет был чистеньким, видно, ремонт здесь только закончился, еще не запакостили, а уж навидался Лев Ильич вокзальных туалетов. Он даже на дверь оглянулся войдя, может, не туда его занесло, сейчас погонят? Никого нет, можно и побриться - красота!

Он раскрыл портфель, вытащил чистую рубашку, старую пропотевшую запихнул поглубже, переоделся, сразу стало посвежей, полегче, да и локоть проходил, иногда только от резкого движения о себе напоминал, достал новое лезвие "жиллет" у него был припрятанный, он все его берег, а сегодня почему-то захотелось: "Во все чистое, как перед концом", - мелькнуло у него.

Он смутно чувствовал это в себе - почему день такой особенный не знал, ночью в бреду ли, во сне уж было додумал, но тот помешал своей "Сызранью", перебил мысль, когда он вот-вот было ее ухватил.

Открыл воду - он привык холодной бриться в командировках, приятней даже, пену взбил, лезвие впрямь удовольствие доставляло, словно снимал с себя вместе с двухдневной щетиной какую-то пакость... Да вдруг остановился с намыленной щекой.