Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Отрывок дневника 1857 года

Хозяйка мн ѣсказала, что поля съ нарцизами скверные луга для скотины 20 [ 1 неразобр. ] переводятъ. Неужели такой законъ природы, что полезное противор ѣчитъ прекрасному, цивилизація поэзіи? – пришло мн ѣвъ голову. – Зач ѣмъ же эта путаница? Зач ѣмъ несогласуемыя противор ѣчія во вс ѣхъ стремленіяхъ челов ѣка? – думалъ я, чувствуя въ тоже время какое то сладкое чувство красоты, наполнявшее мн ѣдушу. И въ себ ѣя чувствовалъ противор ѣчіе. Впрочемъ вс ѣэти кажущіеся несогласуемыми стремленія жизнь какъ то странно по своему соединяетъ ихъ. И изъ всего этаго выходитъ что-то такое неконченное, не то дурное, не то хорошее, за которое челов ѣкъ самъ не знаетъ благодарить или жаловаться. Видно покам ѣста такъ надобно. —

Въ молодости я р ѣшалъ и выбиралъ между двумя противор ѣчіями; теперь я довольствуюсь гармоническимъ колебаніемъ 21 . Это единственное справедливое жизненное чувство. Красота природы всегда порождаетъ его во мн ѣ, это чувство не то радости, не то грусти, не то надежды, не то отчаянія, не то боли, не то наслажденія 22 . И когда я дойду до этаго чувства, я останавливаюсь 23 . Я уже знаю его, не пытаюсь развязать узла, а довольствуюсь этимъ колебаніемъ.

Я опять перел ѣзъ въ окно и скоро спокойно заснулъ въ своей маленькой чистенькой комнатк ѣ, въ которую до половины пола проникали лучи м ѣсяца.

16/28 Мая . Я проснулся въ 4. Въ окно уже видн ѣлся бл ѣдный св ѣтъ утра. Башмаки мои не были принесены, дверь заперта снаружи, я отворилъ окно, перел ѣзъ въ него на терасу.

Св ѣжій воздухъ охватилъ меня и дрожь проб ѣжала по т ѣлу. Потоки также какъ и вчера уединенно и равном ѣрно шум ѣли внизу темнаго сырого оврага, надъ голубымъ озеромъ далеко тянулись туманныя б ѣлыя тучки, жаманской скалистой зубъ на верху съ сн ѣгомъ, прил ѣпившимся къ нему, отчетливо видн ѣлся на золотисто голубомъ горизонт ѣ, разбросанные по горамъ шале казались ближе, на трав ѣи по дорог ѣсеребрилась морозная роса. Гд ѣто недалеко ужъ звонили бубенчиками пасущіеся коровы. – Я постучался къ хозяйк ѣ. Костлявая съ длинными руками д ѣвушка отворила мн ѣдверь, изъ которой пахнуло спаньемъ, и дала башмаки и платье. Я разбудилъ Сашу, онъ укусилъ себя за мизинецъ, чтобы совс ѣмъ проснуться, и черезъ ¼ часа мы были готовы, заплатили хозяйк ѣчто то 4 франка за постели, чай и вино и пустились въ дорогу. – Широкая вытесанная дорога извиваясь шла въ гору. – Съ права и съ л ѣва все глуше и мрачн ѣе становился еловый и сосновый л ѣсъ. Кое гд ѣпопадались какъ бы болотца съ бл ѣдной растительностью, отъ недавно стаявшаго сн ѣга, попадались изгороди, отд ѣлявшія одну горную пастьбу отъ другой, и небольшія полянки на полугорьяхъ, на которыхъ, позванивая подв ѣшанными подъ горло бубенчиками, паслись некрупныя, но сбитыя, красивыя швейцарскія коровы и граціозныя козочки. Даже повернувшись назадъ не было видно веселаго блестящаго озера, все было серьезно, уныло, но не мрачно и мягко. 24 —

Съ полчаса отъ Avants мы подошли къ загородк ѣсъ затворенными воротами. Опять большая поляна надъ оврагомъ и на полян ѣдлинный шале, въ которомъ д ѣлаютъ сыръ, съ фонтаномъ и колодой. Проходя мимо шале, мы услыхали въ немъ звонки и топотъ копытъ поварачивающихся коровъ и голоса.

– Здраствуйте, кто тамъ? – спросилъ я, перегнувшись черезъ запоры въ темныя конюшни.

– Jae! – откликнулся оттуда заспанный грубый голосъ, – qui est là? 25

– Иностранцы. Н ѣтъ ли молока? – спросили мы. —

Къ намъ вышелъ 26 малый л ѣтъ 16-ти съ лилово желтыми засученными руками и ногами и такимъ же лицомъ съ тупымъ удивленнымъ выраженіемъ. Другой старый голосъ слышенъ былъ изъ конюшни; онъ на своемъ грубомъ patois 27 сказалъ что-то малому. – Малый указалъ намъ на плоской чанъ съ молокомъ, положилъ въ него деревянное орудіе въ род ѣлопаты безъ ручки и сказавъ «voilà», 28 скрылся въ конюшн ѣ. —

– Ну чтò, хотите? – сказалъ я Саш ѣ, предлагая ему деревянное орудіе и указывая на желтоватое съ синимъ [молоко], все усыпанное сверху плавающимъ соромъ. —

Саша расхохотался только, мы напились воды и пошли дальше.

– И онъ думаетъ, что это пить можно. Хорошо угощеніе! – говорилъ Саша, подсм ѣиваясь надъ швейцарскимъ сырникомъ. —

У д ѣтей, как и у простолюдиновъ, есть одинаковое счастливое свойство насм ѣшливости надъ привычками и обычаями, которые не похожи на ихніе. Сколько разъ я видалъ, какъ наши солдаты помирали со см ѣху надъ Французами, отъ того что они не понимали по русски, и надъ татарами, которые снимали башмаки, входя въ комнату. И Саша никакъ не могъ понять, что ему въ горной сырн ѣне подается молоко, какъ въ пансіон ѣВотье, и помиралъ со см ѣху надъ этимъ. – Больше уже до самой вершины Jaman 29 , мы не встр ѣчали жилищъ; только то надъ головами въ кустахъ, то внизу надъ самымъ оврагомъ слышали равном ѣрно[е] побрякиванье бубенчиковъ пасущагося стада. Разъ даже ц ѣлое стадо, въ глав ѣкотораго б ѣжала веселинькая красная коровка съ маленькой головкой и на тоненькихъ прямыхъ ножкахъ, наткнулась на насъ. Саша посторонился съ уваженіемъ отъ коровъ, но поймалъ маленькую козочку за рога и съ хохотомъ любовался ворочаньемъ ея коротенькаго черненькаго хвостика. – Ну еще, вотъ такъ, ну еще, – приговаривалъ онъ. —