Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Спали посменно, укрывшись кошмой. Во сне ворочались, вздыхали. Сейчас спали трое, Юрась ходил часовым, вытаптывал в снегу восьмерки, круги, пританцовывал, чтоб не озябнуть, и поглядывал по сторонам. С тех пор как его взяли в отряд, он стал чувствовать себя свободно и уверенно, ничего не страшился, опасался только одного: не наделать бы опять глупостей по причине своей «некомпетентности в военных вопросах», как правильно говорил ему Афанасьев. Работящий, старательный, физически сильный, Юрась был характеров мягок и щедр, и эта щедрость его открытой души вызывала у людей симпатии к нему, и хотя настоящей дружбы он ни с кем не водил, однако всегда был готов выручить того, кто нуждался в помощи. А уж если что-то пообещал, то кровь из носу, а сделает, выполнит. Эти его качества не укрылись от внимания комиссара, поэтому Юрась и оказался в группе разведчиков, хотя как специалист-подрывник он был еще действительно зеленый… Но вот уже более трехсот километров он терпеливо прошел за десять зимних суток под открытым небом и по-прежнему бодр и крепок. Привыкший к труду с детских лет, он и на войне оставался работником, осваивал день за днем солдатскую науку, как сподручней истреблять противника.

С наступлением сумерек Юрась достал из задка саней сухих дровишек, разжег в затишье костер и, набив снегом чайник, пристроил его над огнем. Затем объявил подъем. Напились черемухового чая с сухарями — и вперед! Начиналась рабочая ночь. Лесную тишину нарушали только храп коней да сухой кашель Якова Чунаева. Несколько раз пересекали торные дороги, дважды — железные. Купчак старательно изучал следы транспорта, и опять — вперед, то гуськом, то, наваливаясь скопом, подталкивали груженые сани или повисали на задке, тормозя.

Мороз с ветром показался во сто раз лютее, когда вышли из старого леса. Дальше, впереди, должны быть еще леса, другие, если их не вырубили, а пока диверсантам приходилось пробираться пустыми полями, делать утомительные броски. Купчак сказал, что, судя по его расчетам, группа находится вблизи района предстоящих действий.

Неизвестно, что подвело путников: компас ли, часы или карта, но на этот раз день застал их среди пустоши рядом с наезженной дорогой. Разбираться что и как — некогда, побыстрей свернули в развалистую логовину. Снег — по пояс, кони совсем устали, качались, опустив понуро морды. Платон Музгин пошел на разведку. Вскоре вернулся с охапкой сена — кто-то в конце балки припрятал копенку, — доложил: дальше опять равнина, открытое место. К счастью, начали кружить снежинки, мороз спадал, а к полудню и вовсе завьюжило. Решили дневать в балке. Лошадям задали корму, сами погрызли мерзлого хлеба с солониной, закусили снегом и, укрывшись в санях кошмой, прижались друг к другу, согреваясь.

Бок о бок с Юрасем сидел Яша Чунаев, он то и дело поеживался, подергивался, кашлял. Дорога доставалась ему трудней, чем остальным, сил у него поменьше. Юрась видел, с какой натугой встает он после привала, как идет на лыжах — не отрывается от санного следа, так легче. Но не только Чунаев утомился, изнурительный переход вымотал всех. Уж на что Юрась крепок, а и тот к концу почернел весь, щеки ввалились, и обветренные губы стали тоньше, сжались от постоянного напряжения.

— Сегодня ведь канун Нового года, — сказал Чунаев, ни к кому не обращаясь. Помолчал, вздохнул. — А мама, наверно, пирогов напекла, мяса поджарила… В избе тепло и елкой пахнет…

Никто не ответил на воспоминание товарища. Им, измотанным, полуголодным, дрожащим от холода под открытым небом, окруженным врагами, слова Чунаева могли казаться по меньшей мере неуместными. Зачем раздражаться напрасно? Зачем вызывать в своем воображении светлые картины былых праздников?

Правда, Юрась в детстве не был балован праздниками. Дядя Куприян относился к ним скептически, говаривал, мол, кто захочет, тот и так напьется. Дураки радуются: Новый год! А чему радуются? Что старее стали? Что на год ближе к смерти? Именины дядя тоже не признавал, считая, что не по заслугам и не по адресу почести даются… Что, собственно, сделал именинник, чтоб его прославляли? Какая заслуга его в том, что он родился? Если слава кому, то тем, кто породил его да выходил.

Но был и в жизни Юрася один Новый год; который запомнился ему навсегда. Той зимой в Рачихину Буду провели электричество и впервые в школьном зале поставили елку, освещенную мигающими разноцветными лампочками. Собрались не только школьники — пришло много родителей. От яркого света в зале, казалось, и лица у всех стали светлее и красивее — не узнать. Все было не так, как всегда. Играла музыка. Юрасю в числе нескольких других старшеклассников директор школы вручил премию за отличную учебу: похвальную грамоту и готовальню, по тем временам вещь дорогую. Растерянный от радости Юрась плохо слышал, что говорили ему, как поздравляли. Все люди казались ему добрыми и прекрасными, и Юрась, может быть, впервые почувствовал себя счастливым и не чуял ног под собой от сознания, что счастье не обошло его, что в селе живут такие хорошие люди и все желают ему добра от души.