Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Спазмы сжимают горло. Кто она, мы не знаем. Откуда — не знаем. Знаем одно: она мать. Мать, приехавшая из неведомых далей, чтобы через много лет после гибели сына поклониться его праху, постоять на коленях у его могилы. Его могилы! Разве мать поверит, разве мать поймет, что у летчиков на войне могил чаще всего не бывает!..

Кто-то вполголоса говорит:

— Надо бы как-то объяснить ей, что это не братская могила, а просто символический обелиск. Ведь она молится, неудобно получается…

— Вряд ли удастся ей объяснить… — отвечает неизвестная женщина. — Сын для матери не может исчезнуть бесследно.

Эта старушка с черным лицом, в черной одежде так растревожила меня, что я не мог не рассказать товарищам о действительно исчезнувшем бесследно партизане Юрии Байде.

При этом разговоре присутствовала наша бывшая полковая оружейница Клава Куманькова, приехавшая на встречу однополчан из Астрахани.

— Командир, — обратилась она ко мне по-старинке, — а какой он из себя, этот Байда?

Я вынул из блокнота фотокарточку, показал. Посмотрели все, но только Клава-оружейница, надев очки, долго раздумывая, сказала:

— Пожалуй, я его видела. Правда, лицо у него… м-м… — Клава вздохнула и развела руками.

Из дальнейшего разговора мы узнали, что, демобилизовавшись после войны, она уехала к себе на родину в Астрахань и поступила на работу в госпиталь инвалидов Отечественной войны. Именно там она видела молодого человека, похожего на этого, что на карточке. Он был приметный. Лицо да и сам весь в страшных шрамах и в рубцах. Заикался. Кто он, откуда попал в госпиталь — никто не знал. Известно, что прибыл одним из эшелонов с другими ранеными. О себе он ничего не помнил.

— Молодых женщин в госпитале — пруд пруди, многие на него заглядывались, — рассказывала Клава. — Красивый был, высокий, статный, чуб — волнами, а под волнами теми — бугры сплошные. Видно, досталось бедняге… Наш невропатолог Назар Богданович Гарба — опытный врач, всякого повидал на своем веку. Так он говорил, что солдат попал под бомбежку или под мощный артобстрел и остался живой по недоразумению.

После войны нас, фронтовичек, много пришло в госпиталь, мы так и этак выспрашивали у него, пытались настроить на прежнюю волну, но тщетно. Доктор Гарба лично внушал обслуживающему персоналу, что именно такие разговоры могут вызвать в его мозгу обратимые процессы. Мы и старались. Чего-чего, а материала для таких разговоров у нас было предостаточно. Мы перечисляли нашему больному фронты, рода войск, военные специальности, рассказывали о боях на земле, в небесах и на море — все напрасно.

— А свою фамилию называл? — поинтересовался я.

— Да вроде бы говорил, командир… только я… давно было…

— А имя не помнишь?

Клава призадумалась, пожала плечами.

— Вертится что-то… Не то Алексей, не то Егор… или Шура? Нет, не хочу врать. Погоди, он как-то раз сказал, будто находился в тылу немцев и что его прятала какая-то женщина по имени Фрося. Это уж точно. Это я помню как дважды два, потому что мою бабушку покойную тоже Фросей звали.

А однажды с ним приключилась история, так просто и смех и плач… Доктору Гарбе, о котором я говорила, перевалило тогда за шестьдесят, а супруге его Василисе Васильевне лишь сорок пять стукнуло. Женщина, надо сказать, была изумительной красоты. Что фигура, что лицо — как у двадцатилетней девушки! А между тем она в ту пору внуков уже имела.

Она играла немного на пианино, для себя. Как-то попросили ее принять участие в концерте для раненых, она согласилась. Ведущий объявил номер и назвал ее по имени-отчеству. Она поднялась на эстраду и начала играть. В это время, Алексей, или как его там, быстро пересек зал, приблизился к рампе и уставился на игравшую такими глазами, что сидящие у прохода врачи забеспокоились. Однако никаких неприятностей не случилось. Лишь когда Василиса Васильевич закончила играть и спустилась с эстрады, этот человек бросился к ней и стал со слезами на глазах целовать ей руки, щеки, лоб. Целовал и шептал — нам слышно было в зале: «Васеночка… милая Васеночка, где ты была? Они не убили тебя, я знаю… Как ты ушла, Васеночка? Ты еще красивее стала, а я все-все забыл…»

Эта сцена все в нас перевернула, мы сами плакали, как дети, а Василиса Васильевна, женщина умная и выдержанная, не проявила ни малейшего недовольства странной выходкой больного. Она, как и мы все, понимала, что несчастный путает ее с кем-то, его затуманенный контузией мозг принимает ее за другую Василису. Она взяла в ладони его голову, сказала ласково: