Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

— А ну, мать, что есть — на стол! Подвеселить надо хлопца…

Он вышел в сенцы, пошарил там, вернулся с бутылкой, налил три граненых стакана.

— Давай, племянник, с дороги… со счастливым возвращением!

И, закинув голову назад, стал пить мелкими частыми глотками. Острый кадык его прыгал вверх-вниз. Бабка Килина тоже выпила, подтянула губы, утерлась фартуком, а Юрась смотрел, смотрел на свой стакан да так и отодвинул. Принялся вяло хлебать борщ. Вдруг бросил ложку и заговорил о своих злоключениях. Не закончил, махнул рукой и опять принялся за еду. Бабка смотрела на него жалостливо, качала головой, дядя хмуро молчал. Наевшись досыта после голодухи, Юрась молвил в раздумье:

— За что меня сунул в каталажку, хоть убей, не знаю. Начальник задержал меня, чтоб выяснить какие-то вопросы, а сам ушел и как сквозь землю провалился.

— Ты что ж, подрался с кем-то? Чего выяснять потребовалось?

Юрась поморщился и нехотя поведал о том, что видел в лесу у Маврина болота некоторое время тому назад, когда возвращался из райцентра. Тут Куприяна затрясло. Громко выругался:

— Боже ж ты мой, боже ж ты мой, какого дурня породила сестра моя родная! Тьфу! Да голова у тебя на плечах или тыква пустая? Нашел кому про злодеев заявлять! Почему мне не сказал, не посоветовался? Что я тебе, враг? Эх, был ты квак, кваком и остался… — Дядя отдышался, затем спросил: — Послухай, а откуда ты взял, что они прятали краденое добро?

Странный, беглый огонек мелькнул в его бесцветных, под насупленными бровями, глазах. Но Юрасю было не до огоньков: он так уморился, так наелся впервые за два месяца, что окончательно раскис. Спать хотелось — страсть! Голова сама клонилась к лавке. Безнадежно произнес сонным голосом:

— Можно хоть завтра сходить, проверить…

— Ха! Теперь черта два ты там найдешь! Кто закопал, тот давно уж выкопал и того… А тебя посадили, чтоб следы замести. Слышите, мать, что вытворяют? Чуть не сгубили честного, хлопца.

— Взыщет с них бог, взыщет! — погрозила старуха сухим пальцем.

— Как бы не взыскал! Держи карман шире… Поганое дерево не рубить — выкорчевать надо! — ударил дядя ладонью по столу.

Любой, кто взглянул бы на Куприяна со стороны, сразу бы увидел, как он доволен и обрадован возвращением племянника, и никогда б не догадался, что язык его говорит одно, а мысли витают далеко-далеко. А племянник как сидел на лавке, так и повалился навзничь и сразу уснул. Бабка положила ему под голову подушку, накрыла одеялом, а хозяин взглянул на ходики, щелкавшие в простенке, начал куда-то собираться. Куда — не сказал. Ушел, когда до рассвета оставалось еще два часа. Бабке велел Юрася никуда не выпускать, а то немцы сцапают и в лагерь военнопленных загонят.

Наказ бабка Килина выполнила в точности. Юрась провалялся дома весь день. Хозяин вернулся поздно, когда племянник уже спал, а на другое утро пронесся слух: немцы назначили Куприяна Темнюка старостой Рачихиной Буды. Этот слух пустила телефонистка Агния.

Слух подтвердился. В тот же день крепкий на руку и слабый на язык Тихон Латка получил должность старшего полицая. По этому случаю он явился к старосте с бутылкой водки, и они обмыли назначение, а также выпили за процветание «металлообрабатывающей фирмы» Куприяна Темнюка. Кузня переходила обратно в собственность своего бывшего хозяина. Расчетливый Куприян с помощью Кормыги выговорил ее себе у германских властей при вступлении на пост старосты.

Для жителей Рачихиной Буды все это явилось полнейшей неожиданностью, только Юрася как-то не тронуло. Он все еще не мог прийти в себя после пережитого, носил в душе горькую обиду и с некоторым даже удивлением оглядывался на людей, спрашивал себя: почему люди терпят вокруг себя столько обмана, лжи, несправедливости? Неужели ничего не видят, не чувствуют, не понимают? Погруженный в собственные переживания, сам он понимал, что вся жизнь круто изменилась и что есть нечто поважнее личных обид и недовольств. Он все порывался пойти в лес, проверить известную ему поляну, но дядя отговаривал: в лесу-де неспокойно, пошаливают дезертиры, окруженцы и всякие бродяги. Долго ли до греха! Нужно подождать, скоро он, староста, закончит срочные дела в сельской управе, и тогда они отправятся вместе.

Но прошла неделя, другая, а господин староста, как теперь подхалимствующие величали Куприяна, о походе в лес так ни разу и не заикнулся. Оно и понятно: замотался человек вконец, то в райцентр едет по делам, то к начальнику полиции Кормыге за советом, то занимается оборудованием управы в бывшем доме исполкома. И надо отдать должное Куприяну — с обязанностями старосты он справлялся успешно. Люди только руками разводили: поистине чужая душа — потемки. Жили рядом годами и не подозревали, что в ковале Темнюке таятся такие организаторские способности. Память острая, глаз наметан. Он и внешне заметно изменился, словно помолодел. Стал важным, ходил постоянно в новых яловых сапогах, в суконном пиджаке и в высоком картузе с маленьким гнутым козырьком.