Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

— Большое спасибо вам, Юрий Прокопович, мы охотно поддержим, только вот, знаете, как-то нам не приходилось еще составлять такие важные бумаги… на самый, самый верх… Так что затрудняемся. Может, соберемся завтра поутру? Подскажете, растолкуете, что и как…

— Зачем переносить на завтра то, что можно сделать сегодня? — снисходительно засмеялся Байда. — Вам вовсе не требуется составлять ходатайство, ваше дело — подписать его. — И он, вынув из бокового кармана два соединенных скрепкой листка, протянул председателю колхоза и директору школы. Те принялись читать вполголоса, к ним потянулись остальные. А мне стало неприятно до тошноты. «Ну и ну! — подумал я. — Байда, эта, по общему мнению, воплощенная скромность, умеет, оказывается, обделывать личные делишки не хуже некоторых других! И все по тому же испытанному принципу: «Я — тебе, ты — мне…» Злая обида перехватила мне горло, я отвернулся, стал смотреть на чем-то озабоченное, изрезанное морщинами лицо Ефросиньи Павловны. Затем подумал: «Не иначе Байда напился на радостях и понес ахинею. Вот до чего доводит водка! Завтра наверняка будет жалеть и переживать за свое поведение, хотя его можно понять. Ведь он же не виноват, что так трудно, трагично сложилась его жизнь в прошлом. Таких, как он, немало… И нет ничего плохого в его стремлении подтолкнуть с помощью своих земляков застоявшиеся события?»

Так рассуждал я. А Байда, словно услышав мои мысли, заговорил тихо, совсем иным, чем до сих пор, голосом: проникновенным, задумчивым.

— Вот как поворачивается колесо судьбы!.. Тот, кто когда-то лежал в сыром погребе куском кровавого мяса и не надеялся больше увидеть солнечный свет, не сдался, выдюжил. Тот, кого истязали так, что он очутился в могиле, воскрес! И вот сегодняшняя встреча… Думал ли я тогда, что так будет? Где уж! Но я всегда чувствовал и верил: рано или поздно, а настанет время, и сделанное моим поколением будет оценено по достоинству. Страдания, которые мне пришлось вынести в борьбе за свободу Родины, не давят мне больше душу, потому что вы, прекрасные люди, добрые люди, облегчили их своими руками, руками Ефросиньи Павловны. Сердечное спасибо вам, дорогие мои земляки, — закончил Байда, прижав руку к груди, а другой — полез в карман за платочком. У многих за притихшим столом заблестели в глазах слезы.

И тут председатель сельсовета, ярый противник порочных взаимоотношений по принципу «Ты — мне, я — тебе…» вынул ручку и первый поставил подпись под ходатайством, составленным Байдой на себя. За ним стали подписываться остальные. Окончание процедуры завершили бокалом, затем начались танцы.

На следующий день Байда уезжал в районный центр на встречу с молодежью, я — домой. Проводы были теплые, с «посошком», с остановками в лесу для подкрепления сил… Машины, цветы, прощальные речи…

Байда настойчиво приглашал с собой меня, и я, пожалуй, мог бы с ним поехать, но отказался.

По пути домой, размышляя о торжественной встрече Байды, я пришел к внезапному выводу: «Не ради встречи с земляками приезжал Байда, а для сбора подписей под ходатайством о его награждении, не для посещения партизанской могилы, а для заполучения своей предсмертной записки и передачи ее в Центральный музей Советских Вооруженных Сил, иначе зачем он взял у директора школы справку, заверенную печатью, о том, кем, где и когда была найдена записка? Или, может, она ему нужна для подтверждения собственных подвигов? Но почему же тогда он так беззастенчиво изъял ее?»

…Как-то вечером, спустя полторы недели после поездки в Рачихину Буду, мне позвонил Байда и сообщил о том, что его приглашают на встречу однополчан, а точнее — ветеранов дивизии, с которыми он форсировал Днепр, воевал рука об руку на Днестре и Дунае. Будет много интересных людей, интересных и для меня, журналиста. В этом он уверен. Надеется также, что и о нем будет сказано немало хорошего, что также пригодится мне для работы над очерками.

Я поблагодарил за внимание и ответил, что на этот раз поехать не могу, поскольку не знаю, какое время займет это мероприятие, а я загружен по горло своими делами.

— Жаль, — огорчился Байда. — И все же подумайте — материал сам плывет вам в руки. И притом материал лю-бопы-ытный!..

Он даже предположить не мог, насколько пророческими оказались его слова.

Зима… Мороз застеклил в Сокольниках пруды, а метель-дворничиха смела копоть с крыш Москвы и закутала оголенные деревья и карнизы домов снежной пеленой.