Галина Василевская: Рисунок на снегу

Ни у Василия Пухнаревича, ни у Ивана Пашко, ни ещё в двух хатах, куда заходил Тихон, девчонок не было. Он нашёл их недалеко от своего дома, у бабки Мальвины, пройдя чуть ли не всё село.

Бабка Мальвина, маленькая, старая, долго допытывалась у Тихона, кто он, покуда отперла дверь.

Нина и Женя сидели на печке, забившись, словно мышата, в уголок, за какие-то лохмотья. Увидев Тихона, они стали поспешно слезать с печи, цепляясь босыми пальцами ног за давно не белёные кирпичи. И когда они в одних рубашонках кинулись обнимать Тихона, он не мог сразу узнать, которая из них Нина, которая Женя. Обе беленькие, с чуть приметными веснушками на курносых носиках. У обеих раскиданы по плечам льняные волосы, которые они ещё не научились заплетать в косички. И обе одинаково плакали, его маленькие сестрёнки-двойняшки. Он понимал, как им тяжело жить у чужих людей, чуть не каждый день у других, потому что знал, какие они застенчивые. И даже теперь, увидев его, они ни о чём не спрашивают, только обнимают и шепчут:

— Тиша, Тишечка…

Тихону хотелось сказать им что-нибудь ласковое, чтобы успокоить. Ему, как и им, очень хотелось быть вместе.

— Скоро мы будем вместе. Вот только немного потеплеет. Вот только сойдёт снег. И вы будете с нами, и больше никогда-никогда мы не будем разлучаться! — успокаивал он сестричек.

— А где мама, где папа? Почему они не приходят?

— Не могут. Они в лесу.

— И мама в лесу?

— И мама.

Разве мог им Тихон сказать, что он ничего не знает про маму? Знает только, что она осталась в концлагере. А то, что говорил Павел, провожая его из леса, может, правда, а может, и нет. Павел сам так сказал. А девчонки, они маленькие, пусть думают, что мать уже в лесу, уже со своими.

Тихон снял с плеча торбу, положил на широкую лавку, стоявшую между столом и окном. Достал сухой сыр, хлеб и два серых кусочка сахару. Всё, что осталось после встречи с немцами. Протянул девчонкам:

— Нате сахар, сладкий.

Девочки откусили по крохотке, потом позвали:

— Бабушка Мальвина, посмотрите, что нам Тихон принёс!

Бабка Мальвина вышла на кухню, шаркая ногами по полу. Девочки протянули ей сахар:

— Попробуйте, правда сахар!

— Спасибо, детки. Ешьте сами. Я уже напробовалась за свою жизнь и сладкого и горького. Всего хлебнула. Это у вас ещё всё впереди.

— Куски большие, всем хватит.

— Ладно, спасибо, я своё съела. Только вот бог про меня забыл. Хлопот много у него или что…

Она взяла веник и стала подметать возле печи весь исковырянный земляной пол.

А Тихон протянул девчонкам Павлов подарок — кукол. Как они обрадовались! Забыли про всё. В их глазах было столько счастья, столько восторга.

— Куклы! Какие красивые! — щебетали девочки.

— Завтра мы им платьица сошьём, а то им холодно, — сказал Тихон.

— Сошьём, завтра, — как эхо, повторяли девочки.

— А теперь ложитесь спать, а я сейчас приду.

— Так скоро?! — Нина и Женя готовы были снова заплакать.

— Я только погляжу на нашу хату и сразу вернусь. И мы будем вместе.

— И мы с тобой, и мы с тобой! — в один голос закричали девочки, боясь отпустить Тихона хоть на одну минутку.

— Поздно уже.

— Нет-нет, мы с тобой!

Они понадевали всё, что у них было тёплого. Тихон завязал им крест-накрест на спине чужие платки, и сестрёнки стали похожи на двух маленьких бабушек с худыми бледными личиками.

Известно, день за днём, сколько уже времени прятались, не выходили на улицу, боялись, как бы их не увидели. Хотя все в деревне знали, что они живут где-то здесь, и хотя деревня партизанская, а всё равно лучше не показываться лишний раз на глаза.

На небе луна. На ней серые пятна. Тихон всматривается в пятна, и ему кажется, что на луне нарисовано человеческое лицо: брови страдальчески сдвинуты и рот открыт, будто человек кричит от боли.

Луна озаряет деревья. От них падают на снег чёрные короткие тени. Что там, в тени, — не видно. А потому они кажутся зловещими. И на улице никого нет. Только они, трое малышей, идут в конец деревни.

Вот предпоследняя хата. За нею пустырь — выгон, там летом паслись коровы. Дети торопливо проходят это место. Только девочки сильнее стискивают руки Тихону. За пустырём, на отшибе, их одинокая хата. Всюду снег, снег, снег… Им засыпан двор. И ни одного следа от ноги человека или животного. Белое, чистое, пушистое покрывало. На трубе высокая белая шапка блестит под луной, серебрится. Окна и дверь забиты досками. Пустая, покинутая хата. Словно люди, жившие в ней, нашли себе лучшую. Нет, ничего они не искали. Им всем было хорошо в этой хате. А вернуться сюда они не могут. И не потому, что дверь и окна забиты досками.