Станислав Рем - Двадцатое июля

Глава контрразведки перелистнул еще одну страницу Фитин, глядя на него, подумал: «Эдак, родной, ты скоро и на всех нас цитаты найдешь».

— Очень подозрительно, с точки зрения безопасности, стал вести себя и Маршал Советского Союза Рокоссовский. Высказываний, подобных Жукову, он не допускал, но в последнее время от него часто слышали речи по поводу переустройства Польши. Товарищ Сталин, я, конечно, не представитель Главного штаба, но, если вы позволите, я посоветовал бы снять товарища Рокоссовского с главного направления, которое ведет на Польщу, и перевести его на второстепенный участок фронта.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — чуть не присвистнул Фитин. — Да такой перевод смерти подобен! Абакумов, что ж ты творишь, сукин сын? Ведь ты же прекрасно знаешь, что Рокоссовского посадили в тридцать седьмом и выпустили только в связи с войной.

Никто на него дела не закрывал. Ты же его сейчас хоронишь! Живьем».

— Это единичные случаи, товарищ Абакумов? — голос Сталина прозвучал недовольно.

— Нет, товарищ Сталин. Подобные мысли в последние дни высказывали также генерал Кузнецов, генерал Ашаров, генерал…

— Не нужно читать, — остановил начальника контрразведки глава государства. — После изложите в письменном виде. У вас все? — Абакумов кивнул. — Можете садиться. — Сталин заложил левую руку за спину и выпятил узкую грудь в маршальском мундире с одной «Золотой Звездой». — Как мы можем видеть, покушение на Гитлера негативно сказалось на моральном уровне нашего командного и офицерского состава. Это очень плохо, товарищи. С такими людьми следует провести соответствующую работу.

Сталин говорил вдумчиво, пережевывая каждое слово.

Он с неудовольствием выслушал Абакумова. Нет, не такой доклад хотел услышать Главнокомандующий. Что за детский сад: один говорил, второй говорил… Нужно, чтобы в докладе все что-то делали, думали и действовали. Собирали на секретные совещания генералов, продумывали, как уничтожить, убить его, самого Сталина. Свозили тайно к столице войска. Вступали в контакт с американцами и англичанами. Вот что он хотел бы услышать от Абакумова. А не мальчишеские сопли. Ну да ничего, раз у него фантазии не хватает, Лаврентий раскрутит дальше по традиционному сценарию. Однако пусть мальчишка еще раз выскажется. Тогда посмотрим, оставлять его в повозке или же выбросить на обочину.

— Какие выводы вы для себя делаете, товарищ Абакумов?

Генерал снова вскочил.

— В связи со сложившейся обстановкой разрешите, товарищ Сталин, усилить органы контрразведки численным составом и дать им новые полномочия.

«Ты посмотри, как встрепенулся, воробей. Видно, почуял, что под него горячую сковороду подкладывают».

— Уточните.

— Для усиления дисциплины в войсках, особенно в нынешнее время, когда наш солдат во время наступления попадает в неустойчивую среду вымирающего Запада, разрешите производить расследования на месте, невзирая на чины и звания, как то было принято в начале войны.

Тишина в кабинете материализовалась. По крайней мере Фитин ощущал ее теперь физически.

Сталин молчал. Он примерно догадывался, о чем думают его соратники. Усиление полномочий СМЕРШа приведет к неминуемому столкновению Абакумова с Берией, Фитиным, Судоплатовым. Но именно в этом и состоял плюс. С Лаврентием он всегда разберется. Судоплатов тоже пока под контролем. А вот Фитин перестал ему нравиться. Слишком уж со своими разведчиками в последнее время стая заигрывать. Сиду почувствовал, стервец. Так в огромной советской стране много есть мест, где ее можно будет использовать но прямому назначению.

— Что ж, товарищ Абакумов, мы подумаем над вашим предложением. И обязательно сообщим вам о нашем решении. А вот товарищу Фитину я предлагаю подготовить к следующему совещанию доклад о состоянии дел в его Управлении. Я полностью разделяю мнение товарищей Берии и Молотова, что нам следует более ответственно относиться к той информации, которая поступает из-за линии фронта. Это не говорит о недоверии к работе наших товарищей. Но мы хотим все проанализировать и помочь тем людям, которые выполняют свою задачу вдалеке от нас, лучше выполнять возложенные на них поручения.

Павел Николаевич почувствовал, что пальцы рук онемели и перестали слушаться. Медленно, почти механически он поднялся, попрощался с вождем и направился к двери. Все, кто окружали его в эту минуту, молчали и вроде как бы перестали замечать. Он для них с этой минуты прекратил свое существование.