Александр Коноплин - Сорок утренников (сборник)

Младший лейтенант понимал, что идти в бой, да еще в самый первый, — нелегко, слышал и о том, что крепкий напиток многим прибавляет мужества и бодрости, но нутро его протестовало.

— Может, не надо?

— Нельзя без этого, товарищ младший лейтенант. Для бодрости духа… Ну, оп-ля! Наберите воздуха!

«И чего я выкаблучиваюсь? — удивился Мухин, — Ну полезет обратно — черт с ним. Главное, чтоб не подымали, будто я, как маленький, не смогу»…

Водка обожгла полость рта, глотку, раскаленной рекой потекла по пищеводу. Мухин ткнулся лицом в снег, глотал и не мог наглотаться, хватая его губами.

— Вот и причастился младшенький, — с завистью сказал Булыгин. Дудахин сунул в руку младшего лейтенанта кусок хлеба и селедку.

Странно, но через минуту Мухину стало легче дышать. Страх, который, оказывается, сковывал его, тот страх, которого он не замечал, но хорошо видели другие, начал исчезать, мир приобретал реальные очертания. Водка — или что там было — докатилась до желудка и приятно разогревала Мухина изнутри. Куда они идут? На врага. Разведка боем? Вполне возможно. Об этом не говорят, но Мухин не дурак… Все правильно: он дойдет и узнает, сколько у немцев пулеметов, пушек, где стоят его ДЗОТы. Необоснованные потери? Чепуха! Во-первых, — обоснованные… Во-вторых, «людские резервы нашей страны неисчислимы». Кто это сказал? Это сказал товарищ Сталин. Мухин не только уважал этого человека, он любил его, как любил мать, брата, и если бы этот человек потребовал, Мухин расстался с жизнью, не спрашивая, зачем это нужно.

Впрочем, сегодня он любил всех, кто находился рядом, и любовь его с каждой минутой усиливалась.

— Товарищи! Дорогие мои! Вы все такие хорошие… Я очень боюсь вас потерять!

Свободной рукой — в другой был хлеб — Мухин сгреб ничего не подозревавшего Верховского и поцеловал его в колючие губы.

— Молодой человек, меня зовут Ростислав Бенедиктович, — строго сказал бывший учитель.

— А меня — Петя! — в восторге крикнул Мухин и увидел командира роты. Тот стоял и рассматривал Мухина, как экспонат в музее — внимательно и молчаливо.

— Помкомвзвода ко мне!

Дудахин вырос за спиной ротного.

— Что это с твоим взводным? — спросил Охрименко.

Дудахин пожал плечами.

— Взводный в порядке, товарищ старший лейтенант.

— В порядке? А отчего веселый?

— Я так полагаю: от природы, товарищ старший лейтенант. Вот у меня, к примеру, был дед в деревне…

Ротный круто повернулся, сказал тихо:

— Вот что, дед в деревне: если ваш взводный мне сегодня напортачит, не с него, а с тебя шкуру спущу. Ты меня знаешь…

Дудахин слегка побледнел.

— Да в порядке он, товарищ старший лейтенант, смотрите сами! Даже улыбается…

— Вот именно, улыбается! Ему в бой идти, а он улыбается!

— А что, лучше, если б плакал?

— Молчать! Ты мне за командира головой ответишь! Ясно? И за весь взвод — тоже!

Дудахин оглянулся на подчиненных — они смотрели на него, но, кажется, ничего не слышали, сказал примирительно:

— Да не беспокойтесь вы, ну что вы, ей-богу! Дудахина не знаете? Где надо подстрахуем, где надо — заменим… Впервой, что ли? Помните младшего лейтенанта Званского? Только пошли, а его — хлоп!.. А кто людей вел? Дудахин. Со Щепкиным лейтенантом опять же…

— Ну, хватит, — Охрименко слегка смягчился, — расхвастался, понимаешь… Не хвались, едучи на рать…

— Это уж точно, товарищ старший лейтенант, — не спуская взгляда с командира роты, сказал Дудахин.

Они немного помолчали, потом ротный неловко подал руку. Это было примирение. Они всегда мирились перед боем…

— Главное, за людьми смотри, — ротный говорил совсем уже тихо. — Нынче из стариков совсем мало осталось. В основном необстрелянные. Сам понимаешь, дело нешуточное с такими идти…

— Как не понять!

Ротный пошел, Дудахин смотрел ему вслед. Сколько раз вот так расставались они — начальник и подчиненный— два командира, два бойца, расставались, не загадывая наперед, придется или нет свидеться еще раз…

Подошел Рубцов, почмокал сапогами по грязи, коротко вздохнул.

— Беспокоится Иван Евдокимович? Давай, Гриша, по маленькой… Вон и Булыгин идет.

Дудахин молча отстегнул от пояса фляжку, отвинтил крышку, сделал глоток и передал фляжку Булыгину.

— Ты чего это, Гринь? Заболел, что ли?

— Хватит.

— А, ну ладно. Тогда — за здоровье командира… Сколько там осталось?

Дудахин отвернул обшлаг гимнастерки.

— Двадцать. Даже восемнадцать с половиной.

— Самое время. Держи, Рубец…