Андрей Колганов - Йот Эр. Том 1

Однажды, не выдержав, девочка спросила:

– Папа, ты ведь батальоном командуешь, да?

– Батальоном, – подтвердил Яков.

– И все командиры, кто младше, и старшины, и сержанты, – они все тебе подчиняются?

– Верно, – снова согласился он.

– И вы все вместе красноармейцев учите воевать?

– Правильно понимаешь, – кивнул отец.

– А почему же ты тогда портянками занимаешься и строительством туалета? – недоумевала дочка. – Ведь хозяйственными делами старшина заведует, ведь так?

– А потому, что на войне это главное и есть, – твердо произнес Яков. – И хороший командир должен сам во все вникать, а не полагаться на одного старшину.

– Как это – главное? – не поверила девочка. – А как же пушки, пулеметы, танки?

– Пушки, пулеметы, танки сами не воюют, – объяснил отец. – Воюют бойцы. И от того, в каком у меня состоянии красноармейцы находятся, и зависит, прежде всего, много ли батальон навоюет.

Дочка эти слова запомнила, но все равно грозное оружие привлекало ее куда как больше, нежели возня на кухне или строительство сортиров. Правда, при всей притягательности военной техники, у кавалеристов Нина проводила куда как больше времени. Лошадка, на которой она училась верховой езде, была отцовская. Яков Францевич всегда подбирал себе самую спокойную кобылу и неизменно награждал ее кличкой «Сонька». Вот на такую смирную лошадь он и усадил свою дочку. До стремян ей достать не удалось, а подтянуть их под рост малолетки тоже не получалось. Однако, несмотря на это, Нина стала довольно ловко управляться с отцовской Сонькой.

Но даже здесь, где господствовал строгий армейский порядок, девочка находила возможность проявить свой беспокойный характер. Однажды, забравшись под стол в штабной палатке, она стала свидетельницей бурного разговора ее отца с вышестоящими начальниками. Один из них, имевший в петлицах три шпалы, принялся выяснять:

– А зачем это вы, капитан Речницкий, гоняете своих бойцов на марш-броски по сорок километров? Драпать, что ли, их учите?

Услышав такую напраслину, возводимую на любимого папу, Нина не могла сдержаться и, не вылезая из-под стола, во всеуслышание ляпнула:

– А что, в наступление разве надо на пузе ползти?

Обсуждение марш-бросков было тут же оставлено, и начальство первым делом заглянуло под стол – узнать, чей это оттуда голос раздается? Увидев, кто спрятался под столом, товарищи командиры тут же переключили свое внимание:

– Что тут делает эта девчонка? – грозным голосом поинтересовалось начальство.

– Это моя дочь, – пояснил Яков Францевич.

– Вот что, капитан, – недовольно пробурчал носитель трех шпал. – Немедленно убери девчонку из-под стола и выстави из штабной палатки! Неужели сам не соображаешь, что ей тут делать нечего?

– Извините товарищ подполковник, но я с поставленной вами задачей справиться не могу, – ответил ему капитан Речницкий.

– Как это – не можешь? – возмутилось начальство.

– Вот так – не могу, – с виноватым видом развел руками Яков. – Да вы сами попробуйте, достаньте ее!

Подполковник не привык отступать перед трудностями, особенно в присутствии еще более высокого начальства, и решительно полез под стол. Другой начальник, наводивший на присутствующих трепет своим ромбом, так же решил принять участие в немедленном наведении порядка…

Результат был вполне ожидаемым: у командира с большими шпалами оказалась прокушена рука, а у того, кто сверкал ромбом в петлицах – расцарапано в кровь лицо. Однако у них хватило ума ограничиться всего лишь выговором капитану Речницкому. Больше того, капитан пошел на повышение – в январе 1942 года его назначают командиром полка, а феврале его малиновые с желтым кантом пехотные петлицы украсились второй шпалой.

Нина поражалась выдержке отца. Дела на фронте шли плохо, и среди командиров, да и среди красноармейцев нередко вспыхивали разговоры, в которых одни кляли бездарность командования, которое все профукало, а другие с пеной у рта доказывали, что временные трудности вот-вот закончатся и мы вломим фашистам по первое число. Яков Францевич не примыкал ни к тем ни к другим. Он сохранял неизменное сосредоточенно-спокойное, может быть, лишь немного озабоченное выражение на лице, и когда немцы заняли Смоленск, и когда были оставлены Псков и Новгород, и когда пал Киев, была оставлена Одесса, захвачены фашистами Вязьма, Брянск, Орел, Калуга, оставлен Калинин и враг встал у самых ворот Москвы…

Кто бы знал, чего стоило ему это внешнее спокойствие! Там, в подмосковных снегах, дралась в смертельной схватке с врагом его жена, а он сидел здесь, в пустыне, гоняя пополнение, которое раз за разом уходило на фронт. Ему же вместе с дивизией приходилось торчать в этой проклятой дыре, принимая новых новобранцев и стараясь за короткие сроки вколотить в них хотя бы какие-нибудь навыки, необходимые в бою.