Дарья Плещеева - Операция «Аврора»

— А кто такая?

— Провидица, Денис Николаевич! — с неожиданным возмущением воскликнул Никишин. — Ну что за город! То юродивого при церкви пригреют, а он оклады с образов сбондит, то фальшивый монах с кружкой собирает на погоревший храм Божий, а храм стоит себе целехонек… Теперь вот эта Ефросинья. Сидит дома сиднем, ноги у нее не ходят, и вся Москва к ней туда таскается. Статского советника Королькова, может, знаете? Его супружница с тещей туда ездили, так у тещи сережки прямо из ушей пропали. А там или не там — поди разбери! Она бедным дамам так голову заморочила, что выбрались от нее совсем одуревши.

— Любопытно бы на нее взглянуть, — отметил для себя Давыдов.

Теперь всякое место, куда ездил народ разного звания, казалось ему подозрительным. И он вопросительно уставился на Никишина, словно предлагая: ну, продолжай же!

— Сидит эта Ефросинья на Пречистенской набережной, — с готовностью зачастил тот, — и торчим мы там до трех часов ночи, а ночи-то еще холодные! А потом, пока к себе на Третью Мещанскую доберешься…

— Перст Господень! — неожиданно воскликнул Давыдов. — Слушайте, Никишин, вы там давно живете?

— Родился я там…

— А матушка как, жива? И сестрицы есть?

— Матушка, дай ей Бог здоровья, жива, по хозяйству управляется. Сестриц аж три, младшенькие… — Никишин с любопытством поглядел на Давыдова. — Наташу замуж выдали, а Верочка с Анютой — ох, и говорить неохота…

— А что такое?

— Стыдно мне, Денис Николаевич, — прямо сказал Никишин. — Не могу я сестер прокормить, им трудиться приходится. Стыдно — вот как! Не заладилась у меня служба, сами знаете…

— Ничего я не знаю. Мне ты очень даже хорошо помог!

— Это вам Бог удачи послал, а я…

— Ну так и держись за меня! — совсем по-простому приказал Давыдов. — Поделюсь удачей, только… только по служебной линии. Другой у меня нет.

— Эх, и у меня нет…

— Так что сестры-то?

— Анюта, младшенькая, хочет телефонной барышней быть. Туда же высоких берут, а у нас вся семья долговязая. Вот, ходит, пробуют ее… А Верочка курсы окончила, работает помощницей фельдшерицы в Старо-Екатерининской больнице, в том отделении, что по дамской части…

Никишин вдруг застеснялся.

— Так вот же она, твоя служебная удача! — воскликнул Давыдов. — Вы-то с сестрой мне и нужны!

— Да на что вам? Или у вас сожительница, то есть ваша дамочка… — смутился Никишин.

— Нет, не в сожительнице дело, брат, — доверительно сказал Денис. — А нужно мне туда попасть так, чтобы никто не заметил, и поглядеть на одну пациентку. Это по служебной надобности, но нужно проделать скрытно. Я даже господину Кошко об этом сказать не могу, вот такое дело…

— Я болтать не стану, — пообещал Никишин.

— Я приду к вам в гости. Если соседки станут любопытствовать, скажете: Верочкин кавалер… Во сколько будет прилично?

— Так мне же нужно Верочку с матушкой предупредить. Сегодня, извините, не выйдет. Я с вокзала — Ефросинью караулить… Завтра разве что?

— Можно и завтра. В восемь часов вас устроит?

— Устроит, — не сразу ответил Никишин. Давыдов посмотрел на него озадаченно и вдруг все понял. Агент соображал, во что ему обойдется угощение такого гостя.

— И не вздумайте тратить деньги! — приказал Денис. — Я все сам принесу.

— Нет, ну это уж совсем… что же мы — не в состоянии?.. — пробормотал Никишин.

— В состоянии! Не смейте тратить деньги. Эта встреча — по служебной надобности, я ее и оплачиваю.

Высадив Никишина у вокзала, Давыдов поехал домой — устраивать быт. У самых дверей он столкнулся с Нарсежаком.

— Отыскал я знатока слуховых труб! — весело сообщил Федор. — Совсем старый дедок, но бодрый и много помнит. Какие у господина Балавинского планы на ближайшие дни?

— Это я сейчас выясню, — пообещал Денис.

Он уже наловчился разговаривать с Гольдовским особым голосом — голосом человека, изнемогающего от смертной скуки бытия. Это срабатывало: Олег тут же принимался звать на всякие встречи.

— Послушай, Денис, ну, сколько можно? — спросил искаженный телефонной линией голос. — Или мы завтра идем к Балавинскому, или ты будешь еще неделю ныть и тосковать!

— А что такое?

— Он на Пасху со всей семьей уезжает в Тверь к родне.

— Заранее едет?

— Ну конечно! Там тетка богатая, грех не приласкаться.

— Знаешь что? Давай сразу после пасхальной седмицы.

— Лучше бы раньше. После Пасхи у нас кое-какие дела затеваются… — неуверенно сказал Гольдовский. — Хорошо бы пораньше, понимаешь? А то ты для всех будешь еще чужой. Ты же в ложу еще не принят, даже разговоров о том не было.