Гюнтер Хофе - Мерси, камарад!

Клазен взял несколько секретных бумаг и бегло просмотрел их.

За окном раздалось урчание мотоцикла. Баумерт подскочил к открытому окну и крикнул:

— Бюнгер, подождите! Заберите почту!

Начальник штаба уже подошел к двери, но остановился и сказал:

— Как только придет майор, немедленно сообщите мне.

— Слушаюсь, господин обер-лейтенант!

Баумерт снова сел за письмо. Добавил несколько бодрых слов со специальной целью — доставить удовольствие военному цензору, который будет читать это письмо:

«Мы здесь стоим на страже интересов Великой Германии. Пусть только янки или томми попытаются высадиться — мы им покажем. С любовью — твой брат Вольф».

В канцелярию вошел Бюнгер. Взяв со стола свежий номер фронтового иллюстрированного журнала, он углубился в чтение.

Вдруг Баумерта осенило, и он дописал:

«P. S. Береги себя, Мартина, никому из мужчин не доверяй. Всегда советуйся со мной. Не смейся, пожалуйста, это я пишу совершенно серьезно!»

Сложив листок, Баумерт положил его в конверт и написал номер полевой почты и фамилию адресата. Письмо получилось довольно толстое. Мартина будет рада.

— Бюнгер, держи вот это письмо и сигареты и обязательно отправь их сегодня же на полевую почту, — попросил Баумерт связного и, сложив секретные бумаги, сунул их в большой стальной сейф.

Среди этих бумаг не было ни секретных документов с координатами огневых позиций артиллерии, ни схем расположения наблюдательных пунктов и передовых наблюдателей, ни схем расположения долговременных оборонительных сооружений пехотных соединений. Все эти документы хранились особенно тщательно, а за их потерю во фронтовых условиях грозила смертная казнь.

— Слушаюсь, господин генерал, я непременно передам господину командующему военным округом ваш привет и наши пожелания.

В трубке что-то затрещало, и лишь потом послышался ответ.

— Покорно благодарю, господин генерал.

Капитан Хассо фон Грапентин, начальник штаба полка, которым командовал подполковник Мойзель, положив трубку на рычаг аппарата, подошел к карте, висевшей на стене, на которой маленькими флажками были обозначены огневые позиции артиллерийских полков и подразделений береговой артиллерии. Взгляд капитана скользнул по линии побережья, достиг испанской границы и проследовал дальше через Пор-Вандр, Коллиур, Перпиньян, затем гладкую песчаную косу к Порт-ла-Нувель, где на мелководье почти уже два тысячелетия стояла старая римская башня. А дальше — город Нарбонн, где находился штаб дивизии, командиром которой был не кто иной, как генерал-майор Карл Фридрих Круземарк, у которого Грапентин только что отпросился по телефону съездить по служебным делам на три дня в Париж.

Из Нарбонна в Курсан вело прямое, будто прочерченное по линейке, шоссе, перерезанное в двух местах метровыми противотанковыми препятствиями с двумя узкими «окнами» для проезда машин.

«Ничего эти препятствия не значат ни сейчас, ни в случае заварухи», — с раздражением подумал Грапентин. Он вспомнил, как они на прошлой неделе ездили в Перпиньян и вместе с Мойзелем побывали там в одном частном заведении со странным названием, которое им показал Круземарк. Стояла страшная жара, и подвыпившего водителя так развезло, что Грапентину не оставалось ничего другого, как самому сесть за баранку, чтобы благополучно довезти командира домой. Водителю ефрейтору Грабиа и связному мотоциклисту было приказано ехать за машиной. До Нарбонна все шло хорошо. Вечер выдался лунный. И нужно же было случиться, чтобы перед самым городом мотоцикл на скорости сто тридцать километров врезался в противотанковое заграждение: от машины осталась груда искореженного железа. Грабиа разбился насмерть, его было невозможно узнать, а мотоциклиста доставили в госпиталь с многочисленными переломами и безо всякой надежды, что ему удастся выжить.

Скверная история. Однако Круземарк, получив необходимый в подобных случаях официальный рапорт, реагировал на него довольно своеобразно. Рапорт он тут же бросил в корзину для бумаг, сказав:

— Напишите, что мотоциклист погиб смертью героя при исполнении служебных обязанностей.

— И так далее и тому подобное… — пробормотал себе под нос Грапентин и усмехнулся: его эта история никак не коснулась.

Капитан потянулся. Фигура у него была несколько тяжеловата, лицо широкоскулое, с большим ртом. Благодаря медлительности и неторопливой манере разговаривать ему давали за тридцать, хотя на самом деле в конце апреля ему исполнилось всего лишь двадцать шесть лет.