Игорь Гергенрёдер: Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

За столом — лысеющий человек в летнем полотняном костюме, на молочной косоворотке — померанцевые пуговки. Лицо моложаво, под глазами не припухло, а белки — в багровых прожилках. Нет — кажется, не от водки. Ранняя глаукома?.. Неотвратимое приближение слепоты. Интересно — знает? Мрачновато–безразличный человек из Белокаменной.

Сбоку у стены, за столиком, — некто со шпалами на петлицах. На столике — пишущая машинка итальянской фирмы «Оливетти».

Заговорил человек в штатском:

— Гуторова — Витуна мы допросили. Подтверждается.

Кровь ударила в виски — и отхлынула тут же. Легко голове, легко не верящему в близкий конец телу. «Подтверждается!» Понял Витун и — понявши — не попортил…

Прикусил губу — аж тёплое, кисловатое ощутилось во рту: «А имени твоего, Витун, узнать так и не удосужился…»

Московский гость подровнял бумаги в стопке, приподняв лист, прочёл:

— Рудняков исправно исполнял поручения контрразведки, вознаграждался… псевдоним — Регент, он же — Старицкий… Обслуживал и разведки стран Антанты, у англичан фигурировал как Джокер…

Пауза. Как и положено, ничего не выражающий взгляд.

— Почему вы довели это до нашего сведения? — сказал очень тихо, как умеют говорить привыкшие к власти над жизнью и смертью. Уверенные, что словечко каждое с губ поймают.

Усмехнуться, податься вперёд:

— Обрыдло! В глуши, с мужичьём сиволапым! От созерцания реки постылой осатанеешь! Этот, пардон… — ткнул пальцем в бумаги, — обещал за границу! Счёт в банке! Десять лет ожидания…

Ногу на ногу.

— Ах, ждите! ждите! ждите! — смех — почти истерический. — Кровная арабская лошадь, Булонский лес! Большие Бульвары…

Глаза подёрнулись дымкой мечтательности.

За красной портьерой шантана…

— Прекратить.

Провести пальцами по отросшей щетине:

— В последний приезд Витун передал приказ Руднякова — ещё ждать. Издеваться?! Не позволю!

— Чего ждать?

— Устранения ваших лидеров, расчленения государства. Помимо Руднякова, в заговоре участвуют Смирнов, Белобородов, Сокольников…

Торопко застучала «Оливетти». Впереди тьма, но уже блестит в ней топорик. Начался отсчёт минут до тех последних, когда названных сволокут в подвал, ударит в затылок пуля и брызнет кровь, как она брызгала у десятков тысяч их жертв.

— Хотите чаю?

— Благодарю. Нельзя ли рюмку хорошего красного вина?

— Позже.

Ткнул кнопку. Дюжий, лет двадцати пяти, глазки близко посажены — принёс чай в стаканах с подстаканниками. Удалился, будто нехотя.

— Поговорим подробнее.

— Я знаю от Витуна, что ему известны подробности от Руднякова…

Ах, посланец Москвы! Всё когда–то сделается от тебя мертво. А Волга–река и без того нежива. Ночь, костёр на косе. Уха будет кипеть — на отваре из красных, полукрасных, бывших красных… из всех до единого! Какая бурляще–жирная! И до чего же занятный (не пенёк, не куст) рыбачок! — откуда ни взялся — похлебает стерляжью… И заживёт…

Безумие мученика?..

Я родился в сентябре 1952 в семье русских немцев. Место рождения — город Бугуруслан Оренбургской области. Сюда были депортированы мои родители, которых в 1941, по причине национальности, выселили из мест проживания. Родители провели пять лет в так называемой Трудармии — за колючей проволокой лагеря.

Моему отцу Алексею Филипповичу Гергенредеру было почти пятьдесят, когда родился я. После смерти Сталина он получил разрешение преподавать в средней школе русский язык и литературу. Никто вокруг не знал, что трудармейский лагерь был не первым его местом заключения. Не знали и того, что много лет назад он уже бывал в Оренбуржье: воевал здесь за идеалы Белой России.

Мне было двенадцать, когда я, в очередной раз, заговорил с отцом о кинофильме «Чапаев». В нём меня впечатляло зрелище «психической атаки». Красиво шли густые, сплошь офицерские, цепи… Отец остро, внимательно посмотрел на меня своими глубоко сидящими глазами, помолчал — и взял с меня слово хранить строжайшее молчание о том, что он мне расскажет.

«Офицеры, говоришь… Их аксельбанты тебе тоже понравились?»

Мне живо вспомнились шнуры, свисающие с погон, и я подтвердил: конечно, понравились, почему же нет?

Так вот, объяснил отец, аксельбанты носил только флигель–адъютант — офицер связи: один на полк. Как же это удалось собрать тысячи флигель–адъютантов? И почему исключительно они должны были идти в «психическую атаку»?