Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

— Как чует он лошадь–то!..

— Татарин!

— Да не татарин он!

— Всё одно — татарская манера… то–то и нюх!

— А руки–то, примечайте: вёрткие, что щучки! Всё–о–о знают!

Перед коллективизацией сгинул Конырев. Ложкарь, в одной рубахе, в опорках на босу ногу, по глубокому снегу прошёл в правление.

— Моя говорит, Егор — враг большой! Искать нада! К стенке ставить нада!

Был записан в колхоз как первейший, зарытый в землю бедняк, который тянется из одичалой тьмы к сознанию момента. Приволок на верёвке всё хозяйство своё: длиннобородую козу, хрипевшую от какой–то хвори. Козу поспешили прирезать: кровь из горла не била, лишь вытекла малость.

Четыре дня минуло с того утра, как не уплыл в Самару. Переправил в Зайцево заготовленное сено. Ночью изрубил выкорчеванные, в три обхвата, пни, распалил костёр — как багровело вокруг! Как снопами искры уносились! Как трескуче–яростно рвалось сердце кострища!

Сегодня было облачно, вечер прохладен. Моросит; на рябой реке — лодка. Тихон с удочками. Жигулёвские горы — за сумрачно–густеющей дымкой. Небо над горами заволокли тучи, грознеют.

Присел меж деревьев у края обрывчика; на стволе тополя — змейка тонюсенькая: муравьи спешат вниз. Стрекоза на ромашке — глаза вспыхнули,

отразили зарницу.

По отмели голуби бегают; метрах в ста от реки, под рыхлым откосом, костерок чадит. Мальчишки над котелком.

— Моя–твоя шастает.

— Он овраг знает, куды лоси–то уходят сдыхать. Их жрёт.

— Дед Малайкин всё хотел выследить, да помер.

— Сколь дней бабка–то проживёт?

— А Степугановы Прошка и Колька свежатину досыту…

— Так и свежатину?

— А то! Степуган жеребёнку глаза выколил, с председателем браковку написали. С печатью! Зарезали, с ветельнаром поделили…

Застрекотала сорока: от перешейка рысил всадник. Повернул на дым костра, вздыбил лошадь на краю откоса, с мальчишками заговорил.

Вернувшись в землянку, застал Рогнеду у бурлящего самовара: посуду расставляет.

— Оставь только чашки. Гость к нам. В бане закройся.

Прибавил пламени в лампе; снаружи фыркнула лошадь. Откинулась дверь. Постояв, осторожно спустился крупный человек в парусиновом плаще.

— Оперативно определил ваше лежбище, Сергей Андреич!

Сняв плащ, поискал глазами — зацепил за сучок, торчащий из доски. Фуражку положил на стол, расправил чесучовый френч. Сел на чурбан.

— Экая краля шмыгнула на зады! Зря опасаетесь, Сергей Андреич. Рыжая, а я исключительно смуглокожих уважаю! У меня молодочка, с Дона, волос — вороново крыло! Даже и по ноге эдак меленько курчавится… нехорошо чего–то глядите — не по вашу я жизнь… А это, характер ваш зная, на случай, — положил перед собой наган.

— Ковш! — взгляд на кадку.

Гость, оторопело зачерпнув, протянул. Короткий взмах — квасом плеснуло в ноздри: захлебнулся. Наган — в руке Ноговицына.

— Встать! Говорить!

Вытянулся, не смея утереться.

— Да што я, господин капи… Ну, понял — верх ихний будет. Вы–то — шасть за границу, языки знаете, обхождение. Пристроитесь. А я? Своя тропка нужна…

Вытащил Руднякова. Скрой он про меня, словечко замолви — если б не в ЧК на службу, то младшим красным командиром я б стал на первый раз. А он, как вышли к ним, на меня: «Палач! В трибунал!»

К палатке трое ведут. Один — сопля. Я — споткнись, он меня невзначай штыком в локоть. Я в стон. Оборачиваюсь: «Чего калечить–то?» Бац — винтовку! Одного — пулей. Соплю и другого — штыком. И скитался же я…

Держа наган в правой руке, Ноговицын левой налил полчашки чаю, отхлебнул.

— Присесть–то можно, Сергей Андреич?

— Продолжать.

— А в двадцать седьмом я самолично Руднякова нашёл. Не верите? В газетах прочитал: намекали на его причастность к троцкистско–зиновьевскому блоку. Значит, арест грозил. Тут всяко лыко в строку. Я сказал ему: «Пускай меня кончат. Но сперва на вас докажу: вы екатеринбургское подполье выдали! А про трибунал нарочно кричали, сами ж мне и бежать помогли!»

— Дальше.

— Пристроил поваром. Потом обвинение с него вроде сняли. Подфартило. Помните Мещеряка? Рудняков его обвинил в правом уклоне. И Альтенштейна.

А Коростелёва, что Нотариусом проходил, обвинил как главаря контрреволюционной крестьянской партии… И в верхи взлетел!

— Всех этих людей, благодаря тебе, он спас тогда, в девятнадцатом.

— Ну, тогда–то!.. А теперь, при его делах, я ему — нужнейший человек! Я теперь — Фрол Иванович Гуторов, уполномоченный Самарского исполкома по сплошной коллективизации. А Борис Минеевич — ответственный аж за всё Среднее Поволжье, включая Оренбургскую область. Это ж восемь миллионов душ! Сколько деревень — к ногтю! Овцы друг на дружке шерсть гложут. Скоро краснопузые мужички своих мертвяков, детёнышей жрать будут!