Георгий Миронов - Мы поднимались в атаку

Жмаченко кивает и говорит почти торжественно:

— Возглавит отряд преподаватель лейтенант Тулин. Зараз вас обмундирую и — счастливого пути!

Лейтенанта мы за глаза зовем Витей. Он неотработанным голосом подает команду (кажется, с трудом удержался, чтобы не добавить «пожалуйста!»):

— Напра-во! К выходу шагом марш!

У деловитого Жмаченко все заготовлено, точно в разведку посылает. Вхожу первым. Он быстро и зорко оглядывает меня с головы до ног:

— Валенки на твои ножищи сорок четвертый номер. Та-а-к, получай! Шлем-буденовка с шерстяным подшлемником пятьдесят восьмой размер — держи! «Сидора» одного размера, бери! — кидает вещевой мешок. — Распишись в получении имущества.

Улица встречает нас морозным ветром. Мне предстоит топать первым. Я приучил себя на войне не оглядываться на соседей. Иначе незачем было идти добровольцем, стремиться на передовую, вступать в партию.

Тулин командует:

— Надеть лыжи! За мной!

Я скоро взмок. Сбилось дыхание. У поворота на деревню Хохониха — павильончик автобусной остановки. Рейсовое движение отменено: автобусы на фронте, возят раненых. Здесь мы устраиваем привал, затем движемся дальше.

Всюду с нами на равных лейтенант Тулин. Он не богатырского сложения, и ранение о себе напоминает, но ни от одного задания не отказывается. Теперь ведет нас на лыжах в Уренью.

За снежной мутью остается Хохониха, громадины деревьев сжимают дорогу.

— Товарищ лейтенант, меняемся местами.

Первому надо выбирать путь, не сбиваясь с большака, чтобы не угодить в кювет, предупреждать о крутых склонах и подъемах.

Морозный нахлест ветра выбивает слезы из глаз, рвет полы шинели, заползает под одежду к разгоряченному телу.

Через час лейтенант решительно обгоняет меня, идет впереди колонны.

— Как вас зовут, товарищ Щедров? — спросил обернувшись.

Я назвался.

— Что, Юра, делаем привал? — Виктор чувствует необходимость посоветоваться. — На полпути деревня Арьюша, но до нее без отдыха не дойти.

Дорога, переметенная снегом, ухает в овраг и с какой-то безнадежностью упирается в деревянный мосток с выбитыми досками настила и ломаными перилами. Сбоку, вмерзнув сдувшимися скатами в речной лед, косо кренится брошенный автоприцеп. Гиблое волчье место. Не знал я, что оно окажется связанным с моей судьбой…

— Вперед! — Лейтенант, стуча лыжами, первым вступает на мост.

«Каково тут машинам ездить?» — я ежусь. Видимо, круто прижало водителя, если он в пору, когда каждая вещь на строгом учете и спрашивают за нее по законам военного времени, оставил прицеп, который до весны не вытащить.

Согнувшись, заслонив рукавами лицо, я зло, упрямо двигаюсь по дороге. Кажется, идем не полдня, а много больше. В хорошую погоду при нормальном питании переход выглядел бы почти прогулкой. Теперь мы не пришли к Арьюше, а пробились к ней сквозь буран и мороз. В мирное время нас не пустили бы сюда в адову погоду, а если б пошли, то получили призы, грамоты. Когда боевые и трудовые подвиги стали нормой поведения, не приходит в голову, что совершается необыкновенное, лежащее за пределами возможностей.

Выходит старик и начинает допытывать: кто, зачем тут, куда идем. И категорически заявляет:

— У нас в бурю не ездють и не ходють, в доме сидять. Рисковые вы парни, курсанты! На моей памяти раз было: в гражданскую молодые красные армейцы в сходную погоду банду приканчивали. На вас буденовки одеты, как на тех конниках…

Эти слова и стали для нас высшей наградой. А дед вдруг спохватывается:

— Эх, милыя, да вы совсем доходите! Скореича идите угрейтесь. Пока не установится погода, вам в Арьюше гостями быть.

Возле дома, в который входим Виктор, я, Вася и десяток других курсантов, стоит занесенная по радиатор полуторка. Мы отдаем хозяйке пшенный концентрат, просим ее сготовить кашу, да поскорее.

А лейтенант отвечает деду:

— Сотни людей мы, отец, голодными оставим, если вовремя не вернемся. В Ленинграде, как думаешь, непогоду пережидали?

Дедок ручкою махнул, поскреб под шапкой затылок и указал на девчушку лет шестнадцати в лыжном костюме, сидевшую у окна (ее я принял за дочку хозяев):

— Вон шоферша из Хохонихи застряла. Вы у нее спросите, можно ли до станции вам дойтить.

Девушка, круглолицая, сероглазая, горячо говорит, что дойти можно, и ребята дойдут. Старик рассмеялся-раскашлялся:

— Ну, туды вас в метель, раз вы отчаюги, примолкаю. Замшел я совсем. Или всамделе иначе вам невозможно?!

Выходим тотчас после спешного обеда. Покормили и девушку; она везет для детдома из Эстонии продукты, а самой есть нечего: из того, что значится в накладных, брать отказывается.