Георгий Миронов: Мы поднимались в атаку

— Всем боль-ным же-ла-ем здрав-ство-вать! Ве-те-ра-нам вой-ны и тру-да. Пи-о-не-рам и пен-си-о-не-рам….

Хитрецы, спохватились. Теперь не очень-то их обругаешь и прогонишь. Смеются больные. Гости неловко усаживаются на белые табуреты, а сын на правах родни примащивается у меня в ногах. Алик берет мою бледную руку в свои сильные лапы, будто собирается щупать пульс. Но я-то знаю: мой старшой стесняется нежностей и только это может себе позволить. Если бы мы были одни, я бы притянул его к себе, поцеловал. Спрашиваю Алексея:

— Как решился вопрос с пенсией для той женщины?

— Я все выяснил, — отвечает он деловито, но вижу, тень пала на лицо. Он потирает с досадой упрямый раздвоенный подбородок. — Премиальные и сверхурочные в пенсии не учитываются, ранее начислили ошибочно. По-человечески женщине не объяснили, а просто стали платить меньше. Хотя случилось это до моего избрания, извинился, рассказал, в чем была ошибка. Долго убеждал, никак не хотела примириться, что меньше будет получать.

— Вызывали в депутатскую группу или сама пришла?

— Ни то, ни другое. Ходил к ней домой. Считал, что так лучше.

— Только так и надо. Другого не ждал от тебя.

Хочется обнять милого парня, которому совесть и долг подсказали верный шаг в малом, но важном: проявить внимание к женщине, что годится ему в матери и всю большую трудовую жизнь работала не щадя себя.

Алексей несколько задерживается: чувствуется, что хочет сообщить мне нечто доверительно. И у нас неожиданно для меня возникает «мужской» разговор. Речь идет о Любе Дубовой, в устройстве личной судьбы которой я когда-то решил принять деятельное участие. Опоздал! Опередил Алексей. Он вдруг выкладывает:

— Юрий Петрович! Я люблю Любу, я давно ее люблю, я давно ее провожаю. Что нам делать?

Я отвечаю не задумываясь:

— Уводи ее!

«От пьяницы и развратника мужа, от мещанского болота, в котором она живет». Это хочется добавить, но и так все ясно. Вот я и вмешался в борьбу за лучшую долю Любы.

Когда остаюсь один, осторожно, чтоб не увидел кто-нибудь из медиков, достаю записную книжку…

На этом обрываются записки Юрия Петровича Щедрова. Возможно, по выздоровлении, после выписки из больницы, он и продолжил их. Но материала и без того хватило на целую книгу его воспоминаний. Редакция городской газеты, опубликовавшей на своих страницах часть воспоминаний Ю. П. Щедрова, в дальнейшем была вынуждена отказаться от их печатания из-за малого ее формата. Тогда-то уже знакомая читателям настоящей книги сотрудница редакции Жанна Ивановна обратилась ко мне с настоятельной просьбой литературно обработать эти воспоминания, чтобы попытаться издать их в жанре документальной повести. После некоторых колебаний я взялся за это нелегкое дело. Что у меня получилось — судить вам, дорогой читатель. Скажу только, что я ничего не убавил и не прибавил: в повести осталось все, как это было в жизни.

И еще. Среди материалов Ю. П. Щедрова я обнаружил такую приписку: «Посвящаю свои записки моей верной, надежной и единственной спутнице на всю жизнь — жене и другу, медрегистратору Галочке Язвиковой, она же доктор Щедрова Галина Яковлевна».

Далее следовали блоковские строки:

«Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,

Исчезну за синей чертой,

Одну только песню, что пел я с тобой,

Что ты повторяла за мной».

Заканчивалась приписка так:

«И оставляю на тебя, моя родная, наших сыновей. Будь с ними, покуда хватит сил. Только бы утверждались они в жизни добрыми и честными делами.

Ваш навсегда — ЮРИЙ ЩЕДРОВ».

Но школьный директор, капитан запаса Ю. П. Щедров выздоровел, поэтому приписку я сохранил на память, семье о ней знать незачем.

Пулемет и автомат, состоявшие на вооружении гитлеровской армии. (Авт.)

Помощник начальника караула. (Авт.)

Покажи оружие и расскажи о нем (нем. искаж. — Авт.)

Международная организация помощи борцам революции. (Авт.)