Вадим Сухачевский - Кристалл времени

Он тоже улыбнулся (впервые, по-моему):

– А, про Ганса? Хороший был пациент, непривередливый, хоть и артист.

– И еще, – добавила я, – как вы за его счет в немецком ресторане кричали: «За победу России».

– Тоже было дело, – подтвердил он.

– Зоська все допытывалась, – встряла мама-Ксеня, – как это вас, пленных, по ресторанам-то пускали.

Он кивнул:

– Было дело. Под честное слово русского офицера, что в бега не подадимся. И ведь верили!.. До поры до времени, конечно – покуда не утёк-таки один хрен-прапорщик. Тогда – всё! Как отрубило! Больше – никого, никуда. Перестали слову нашему офицерскому верить, обман у них, у немчуры, – грех великий. – Усмехнулся: – такой вот, понимаешь, дочка, гнилой народец… Ох, мы бы все тогда этого хрен-прапорщика!.. Потому как – своей шкурой плати, а не за счет боевых товарищей… Он, правда, не так просто утёк, а (хрен ее!) революцию в России делать…

Тут Николай впервые подал голос:

– Батя… – укоризненно произнес он.

У меня тоже стало как-то колко на душе.

– А чё? – спросил Анджей.

– А ничё! Ты говори, да не заговаривайся. Мне обещали – в комсомол нынешним годом.

– Так то ж – тебе, – снова усмехнулся Анджей, – меня, чай, никто в это ваш комсомол покамест не приглашал, так что рот батьке не затыкай! – И продолжал под угрюмое сопение Николая: – Да, революцию, пропади она!.. И большой, слыхал я, шишкой в этой революции заделался – навроде как фельдмаршалом. Да вы знать должны: Мишка Тухачевский, сукин сын. Красавец эдакий.

Тут мне стало немного легче, потому что я вспомнила, как три года назад мы, по приказу учительницы, замарывали портрет этого самого Тухачевского в учебниках, в главах о Гражданской войне.

– Да, – подтвердила я, – он потом стал маршалом Советского Союза.

Анджей кивнул:

– Говорю ж!.. Куда же еще таким сукиным сынам податься-то?.. Слыхал, много он потом людской кровушки пролил – и в Гражданскую, и в Польскую, и потом в Тамбове да в Кронштадте. Что с ним дальше сталось – не знаю, газет вашенских, Entschuldigung , не читал.

Я подсказала:

– Его расстреляли потом.

– Гляди ж ты! – удивился Анджей. – Нет, оно поделом шельме, конечно, – но разве ж там, у вас, за такие дела потом, бывало, и расстреливали?

– Да нет, – сказала мама-Ксеня, – его – как германского шпиона.

Анджей опять удивился:

– Шпиона, говоришь?.. С него ж шпион – что с моей коняги арабский скакун.

– Да нет, он сам признался.

– А-а, признался… – с издевкой произнес Анджей. – Ну, с этим, поди, у вас там было нетрудно… – И заключил: – Ладно, шпион, не шпион – а туда ему и дорога. – Вдруг натянул вожжи и приказал своему «скакуну»: – Тпру!

Тот встал как вкопанный.

В этот момент навстречу нам по проселочной дороге шел человек странного вида – в каком-то, несмотря на жгуче жаркий день, долгополом черном одеянии, в черной шляпе, из-под которой на уши его ниспадали две косички. Поп, не поп – иди пойми.

Поравнявшись с нашей телегой, он тоже приостановился и, кивнув, сказал:

– Мое почтение.

Анджей слез с козел, подошел к нему и вдруг, к моему полному ошеломлению, вдруг отвесил ему такого подзатыльника, что шляпа слетела у того с головы. При этом спросил весьма грозным голосом:

– Что, Лейба, не видишь – пан едет?

– Вижу, пан Анджей, – поднимая шляпу, смиренно ответил тот.

– А коли видишь – чего ж ты, жид, шляпу перед паном не снимаешь?

Тот со шляпой в руках поклонился:

– День добрый, пан Анджей.

– То-то, – буркнул Анджей и, снова забравшись на козлы, изрек в пространство: – А то распустились совсем жиды за последнее время.

Телега опять тронулась.

Я тихо спросила Николая:

– Что это он?

Тот, чуть не плача, так же тихо ответил:

– Жидов страсть как не любит. Мне в комсомол скоро, через три месяца испытательный срок заканчивается, а он – со своими жидами! Стыдно перед товарищами; но его ж переубедить!..

– Это уж – да, – подтвердила мама-Ксеня.

Я же поняла, что не сразу, ох, не сразу обживусь в этом новом для меня странном мире. Спросила Николая:

– А кто это был?

– Лейба Соломонович, – ответил он, – учитель физики в нашей школе. Между прочим, Львовский университет когда-то закончил с отличием, у него книжек в доме – целая стена, а батя – его…

Тем временем дядя Анджей, не оборачиваясь, разглагольствовал на своих козлах:

– Ох, пораспустился жид за последние два года. Ничего, придет время – поставят их еще на место, помяните мое слово… – Потом обернулся-таки: – Тут еще к одному такому заехать надо. к Моське Лысовику.