Борис Крамаренко - Плавни

Что, у меня своей хаты нема, что ли?

— Тише, Егор, почуют…

Обнявшись, казаки затянули стародавнюю песню:

Поеха–а–л каз–ак на чужбину-у дале–еку

На добро–о–о-ом ко–не на сво–ем воро–но–ом…

Есаул Гай и переодетый красноармейцем полковник Дрофа обогнали казаков и пошли впереди них. Дрофа тихо сказал:

— Оглянитесь незаметно, есаул, и запомните физиономию этого «Егора». Если он появится в моем лагере, это будет последний день его жизни.

Тимка, против своей воли попав в отряд гарнизона, а затем в ординарцы, все больше и больше тяготился своей двойственной жизнью. Часто он ругал про себя то Хмеля, предложившего ему поступить в конную сотню, то полковника Дрофу за его приказ ни в коем случае не бросать эту службу. Сердился он и на Наталку, ради которой согласился пойти в отряд ее брата.

Тяжелей всего была для Тимки оторванность от своих. Есаул Гай, иногда пробиравшийся тайком в станицу, наскоро выслушивал его, наскоро утешал и, дав указания, как себя вести и что делать, так же быстро исчезал, как и появлялся. С приездом Семенного дела белогвардейцев пошли плохо. Расстрел начальника гарнизона и двух командиров сотен, арест комиссара и начальника продотряда, бегство Митрича, оказавшегося генералом Алгиным, и воззвания Семенного к казакам, скрывавшимся в плавнях, — все это очень затрудняло подготовку к восстанию. В станице реже стали ругать ревкомщиков и большевиков, а в отрядах Дрофы и в особенности полковника Гриня началось дезертирство.

Многие беглецы из плавней поступали в гарнизон, и Тимка стал побаиваться, что его могут выдать. Если б не Наталка, он нарушил бы приказ полковника, давно сбежал бы в плавни к отцу и брату. С Наталкой он встречался по–прежнему часто, но события последних дней не могли не сказаться на настроении. Тимки. Он стал задумчив, пел неохотно и нередко раздражался из–за пустяков.

На второй день после ареста начальника гарнизона Тимка пришел рано утром во двор ревкома. Двое гарнизонцев вытаскивали из подвала трупы расстрелянных и укладывали их на подводу. Тимка подошел ближе. Расстрелянные были в одном белье, запятнанном кровью. Есаул Петров лежал, свесив с подводы одну ногу вниз, словно хотел бежать, и смотрел мертвыми глазами куда–то вверх. И вдруг Тимке показалось, что Петров подмигнул ему и улыбнулся страшной, мертвой усмешкой. Тимка вскрикнул и чуть не бросился бежать.

Весь день потом он не мог есть, а ночью боялся выйти из хаты. В каждом углу ему мерещился мертвый есаул.

…В сумерках Тимка шел к Хмелеву саду по пустырю, заросшему молодняком акации. Дойдя до знакомого забора, пугливо покосился на куст шиповника, негромко свистнул, потом, выждав немного, защелкал, засвистел соловьем. В саду по–прежнему было тихо. «Должно, рассердилась на меня, что вчера петь не схотел, — подумал Тимка, тщетно вглядываясь в чащу сада. — А до пения тут ли, когда не нынче–завтра самого в подвал посадят и в расход пустят». От таких мыслей стало не по себе. «Нет, сбегу в плавни». Ведь все равно скоро наши придут, а то дознаются, плохо будет! Председатель и то уж поглядывает как–то по–особенному. Может, знает все, да только молчит до времени».

Тимка перелез через забор, прошел немного по саду и остановился. Неожиданно послышался шорох, и чьи–то руки обвили сзади его шею. Тимка дернулся, рука его потянулась к кобуре, но, поняв, что это Наталка, он облегченно вздохнул. Наталка засмеялась.

— Тимка! Это я… тю, дурной, чего ты перелякался?

— Наталка… — Тимка сжал плотно губы, чтобы не расплакаться, и, как обиженный ребенок, прижался головой к ее плечу, словно ища у нее защиты.

— Тимка, ты плачешь? Что случилось? Тимка!

Но Тимка уже овладел собой. Он заглянул ей в глаза и улыбнулся.

— Так… тебя заждался.

— Соскучился… мой хороший! — Она обняла его и поцеловала в глаза, потом в губы. — Я ужин собрала, сегодня оба моих дома. Только вышла во двор, слышу, соловей в саду запел… Соловей ты мой!

— Пойдем, Наталка.

— Нет, Тимка, сегодня нельзя… Да и хмарно — дождь скоро будет. А если хочешь, подожди меня здесь.

Тимке совестно было сознаться, что ему боязно возвращаться темным пустырем: ему все чудился мертвый Петров.

— Комбриг давно приехал?

— К вечеру. Хмарный что–то. С братом в зале заперлись, больше часа пробалакали.

— О чем?

— Андрей Григорьевич ездил по хатам, где заложников брали, чтобы семьям помочь…

— На тачанке ездил… меня не взял, — задумчиво проговорил Тимка. Ему жаль было и расстрелянных заложников, и порубленный гарнизонцами взвод, особенно своего друга — Ваньку Храпа. И теперь было особенно неприятно, что не есаул Гай, не полковник