Николай Камбулов - Обвал

— Это тот, который приходил к нам с белым флагом?

— Он, он! — Гизела осушила платком слезы. — Но брата моего сейчас в доме нет, он уехал на виллу, а за себя оставил майора Нагеля, чтобы он отстоял дома. — Она помолчала немного, добавила: — Нагель может сорвать переговоры, и в городе вновь начнутся бои. Я боюсь за дочь, она у меня единственная, муж погиб…

Она все это говорила на немецком языке. Когда Гизела умолкла, вновь взяла Эльзу на руки, я быстро перевел ее слова на русский.

Алешкин сказал:

— Если ее устраивает, пусть остается здесь с дочкой. Отведи ее в ванную комнату, там потише.

Она согласилась, и я отвел Гизелу вместе с Эльзой и тотчас вернулся. Алешкин взглянул на меня глазами, полными решимости и спокойствия; это был взгляд солдата, которому в бою и рана не преграда, а те «четыре шага до смерти» — так это лишь в песне, а в атаках солдат их, эти шаги, не считает, у него и без того работы по горло.

— Сдюжим! — сказал Алешкин и попросил Пальчикова разрезать гимнастерку у плеча.

Я заглянул в пролом — гитлеровцы накапливались напротив нашего дома с фаустпатронами и пулеметами. Алешкин поднялся:

— Я приказываю: по местам! А ты, Грива, не болтай! По местам, товарищи!..

Ефрейтор Пунке, войдя в отсек командующего, доложил:

— Они там опять шумят…

Лах думал о мемуарах, о том, как в будущем обелить себя. Гарнизон крепости насчитывал более ста тысяч солдат, офицеров и генералов. «Нет, эту цифру я не назову, а вот так напишу: «Тридцати русским стрелковым дивизиям противостояли всего 4 вновь пополненные дивизии и фольксштурм, так что на 250 000 наступающих приходилось 35 000 обороняющихся…»

Да, он так и напишет: тридцать пять тысяч против двухсот пятидесяти тысяч русских. Напишет, чтобы и его портрет попал в эту самую тяжелую и позолоченную раму и оттуда глазел, устрашая и призывая…

— Пунке, кто там шумит? — спросил Лах, прервав мысли о мемуарах.

— Наши армейские…

— А-а, позови…

— Кого, господин генерал?

— Полковника Зюскинда.

— Так вот же. — Пунке кивнул на дверь.

Лах имел привычку пить кофе, не поднимая головы, и он не заметил вошедшего начальника штаба.

— Русские парламентеры прибыли в пункт встречи, — сказал Зюскинд, подсаживаясь к столу и наливая кофе. — Но условия о капитуляции мы подписали. Мосты взорваны… Это позор. Позор для всей Германии. Где выход, где выход?! Земля уходит из-под ног…

— Но я стреляться не буду. Оставьте нас, Пунке, — сказал Лах седовласому денщику. — Приказом обер-фюрера Роме я смещен… Понимаете, что это значит?

— Догадываюсь, господин генерал…

— Через пятнадцать — двадцать минут сюда придет новый комендант крепости, генерал Губерт. — Лах засмеялся, как бы торжествуя.

Зюскинд покачал головой:

— Ай-ай-ай! Выкрутились, значит. Получается так, господин генерал, я сдаюсь русским, как начальник штаба, а вы… вы просто отстраненный командующий. Никто! Обязан доложить вам, что час назад русские сбросили листовки на наши позиции с текстом условий о капитуляции. Теперь каждый солдат знает, что вы приказали сдаваться в плен. Не Губерт, а вы!..

— Я отстранен… Комендант крепости Губерт.

— Войска не знают об этом и не узнают, связь нарушена. Наша авиация полностью вытеснена русскими. Губерт — голый король. — Зюскинд расстегнул кобуру.

Лах спросил:

— Вы будете стреляться? Не советую. Плен — еще не конец…

Вбежал адъютант. Лах поднялся.

Адъютант доложил:

— Пришли эсэсовцы. Они имеют приказ: расстреливать каждого, кто будет сдаваться.

— Значит, меня первого, — сказал Лах и налил себе коньяку.

— Не валяйте дурака, — сказал Зюскинд. — Белые флаги готовы.

— Где русский парламентер? — спросил Лах и закрыл ладонью глаза.

— Они здесь, — ответил адъютант, — за дверью.

— С танками? — спросил Лах, садясь в кресло.

— Без танков, — сказал адъютант.

— Так попросите, чтобы прислали танки. Зюскинд, пожалуйста, попросите.

— Наше время истекло, — показал на часы Зюскинд. — Я имею сведения: группа фольксштурма капитана Адема получила приказ открыть огонь по нашему командному пункту на рассвете. Надо спешить, господин генерал. Адем не дрогнет, когда ему светят деньги или власть.

— Не дрогнет, — согласился Лах.

— Вы тоже в курсе? — спросил Зюскинд. — Это же провокация! Русские жестоко покарают!

— Да, я в курсе, — сказал Лах.

— Это ужасно! — возмутился Зюскинд.

— А вы в плен пойдете? — спросил Лах.