Николай Камбулов - Обвал

4 апреля 1945 года Хилли позволила себе понежиться в постели подольше. Солнце уже поднялось, глядело в окно. Кто-то вошел в переднюю комнату. Хилли подумала, что вошел он, Вилли, который уже однажды приходил, провел ночь, но из передней послышался голос профессора Теодора:

— Хилли, я приехал! Ты готова?

— Заходите, господин профессор.

— О нет, Хилли, времени в обрез, да и не в настроении я.

Хилли быстро оделась, приготовила кофе. Теодор открыл портфель, выложил на стол стопку свежих бутербродов, открыл банку зернистой икры. Хилли заметила:

— Опустошаете коммерсанта господина Адема? У меня есть бутылка коньяку, поставить?

— Нет-нет! Это задержит, а дела торопят.

Но она все же поставила и, выпив одна маленькую рюмочку, показала на дверь спальни:

— Постель еще теплая…

Он резко оборвал ее:

— Ты докладывай! Я не могу допустить, чтобы еще одно покушение было совершено на фюрера! И в такое время, когда враг вторгся… А ты мне…

Хилли взяла себя в руки.

— Да, есть такой в форте, бывший капитан Вилли Фрейлих. Он поступил в конце декабря прошлого года и сразу был назначен бригадиром по модернизации одного каземата. В его бригаде четыре иностранца: русский, поляк, бельгиец, француз. Все — специалисты по бетону и арматуре…

— Хорошо! — сказал Теодор и налил себе рюмку. — Тот Вилли Фрейлих, который мне нужен, осужден за трусость перед врагом в Керчи в конце мая тысяча девятьсот сорок второго года. Был разжалован и послан в Пруссию на тяжелые работы. Установи, не был ли он связан с преступным делом графа фон дер Шуленбурга, бывшего посла в Москве… Какие бы ни были форты, хоть как ваш — «Стальные ворота», — они развалятся, не выдержат напора врага… Надо побольше истреблять! — воскликнул Теодор. На его одутловатом лице появились желваки. — Вот в чем наша сила, фрау Хилли. Деньги ты не жалей! Получишь еще. Деньгами кормится война…

Хилли чуть покраснела при этих словах. «Я ж верой и правдой… — пронеслось в ее голове. — Мой фюрер, ты, наверное, слышишь… Но я уже грешница, беру. Однако я готова пожертвовать собою во имя твоих великих дел, мой фюрер».

— Я не отступница! — воскликнула она. — Я готова на все, профессор…

— Хилли, ты Мюнхен хорошо знаешь?

— Я там работала два года в редакции…

— Отлично! И то, что работала, и то, что в редакции. Я на всякий случай назначаю тебе там место встречи у собора Фрауэнкирхе.

— Когда?

Он низко опустил голову:

— Это может произойти… произойти через год… Нет, нет… Значит, так: в последнее воскресенье тысяча девятьсот сорок шестого года, Мюнхен, у Фрауэнкирхе…

— Я запомню, господин профессор.

— Это мое счастливое воскресенье. Но подробности потом!

Теодор, не посмотрев на Хилли, вышел и умчался в «Зольдатштадт». Она подумала: «Неужели потребуется ему моя помощь? О Теодор, я на все готова!»

Она еще оставалась на месте, когда разразился шквальный обстрел форта, и ей пришлось убраться в каземат…

Шел второй день штурма форта «Стальные ворота», сидевшего гигантским железобетонным пауком под рощей возле пригородного поселка Понарт, за которым начинались улицы «Зольдатштадта». Штурмовые полки нашей дивизии то бросали к обводному каналу, огражденному высокими кирпичными стенами, то они пятились назад, к скопищу бетонных сараев, отбитых еще позавчера у гитлеровцев, оборонявших подходы к форту.

Наступила ночь, вся разорванная полыхающими отовсюду пожарами. Я лежал под короткой тенью, падающей от бетонной стены сарая. Ко мне подполз лейтенант Иван Лютов. Его вызывал на НП командир полка майор Кутузов.

— Ну что нового? Или все по-старому? — спросил я. — Будем сидеть да глядеть на рощу, откуда фриц смолит…

— Майор Кутузов сказал мне, что в соседней дивизии разведчики напали на склад с пороховыми бочками. Подожди-ка, айн момент! — Он ящерицей шмыгнул за угол сарая и минут через десять возвратился. — Есть пороховые бочки! Вот в этом сарае… Ура, Миколка! Сейчас бате доложу свой план. Позвоню от комбата Ильина, чего время тратить на беготню…

— Ванечка, возьми меня с собой, — попросился я.

Но он отмахнулся:

— Потом, после боя, писака!

Я направился в роту лейтенанта Алешкина, залегшую у самой кирпичной стены обводного канала. Алешкин тоже шикнул на меня, но я не ушел, остался. Начинался рассвет, вновь заговорила наша артиллерия. И вдруг — уже начинало развидняться — неподалеку, метрах, наверное, в шестидесяти от КП Алешкина, что-то сильно ухнуло, взорвалось, над головами прошуршали битые кирпичи.