Владимир Петров - Единая параллель

Хитрая бестия, выжига и торгаш. Говорят, раньше, в двадцатых годах, опиумом и кокаином промышлял — это когда мода была. Да и сейчас, народ болтает, у него всегда анаша на закрутку сыщется, будто бы в косичке своей бумажный пакетик прячет.

Вахромеев подозрительно покосился на тощую, перевитую тряпицей косичку китайца, торчавшую над засаленным воротником, и убежденно подумал: «Выгода привела его сюда. Знать, есть расчет».

Егорка Савушкин жевал смородиновый лист. Сорвал, сунул в рот и вот морщится, щурится — ждет, сам разговор первым никогда не начинает.

— Ну как, вернула вам плотина артельных лошадей? — спросил Вахромеев.

— Да вроде, — кивнул Савушкин, — Только не все повертались. Мы вот с Терехой да Васькой, значица, ишо поработаем. Однако до зимы, до первой пороши.

— Глядите, проклянут вас старики. За непослушание анафеме предадут! — усмехнулся Вахромеев.

— Ничаво! — поскреб бороду Егорша, — Мы ведь из артели не выходим. А что работаем, так деньги надобны, ребятишек одеть-обуть. У меня вон их четверо, а у Терентия — пять огольцов по лавкам сидят.

Они прилегли на кюветный пригорок, а китаец расположился по ту сторону дороги на теплом плоском камне, подвернув под себя ноги и выставив подошвы хромовых сапожек-ичигов. «Прямо детская нога! — удивился Вахромеев. — Никак не больше тридцать пятого размера». «Коробейник-ходя» нюхал табак и явно давал понять, что в разговоре не участвует.

— Давай выкладывай, с чем пришли, — сказал Вахромеев Егорше (а то будет сидеть, листья жевать да губы облизывать).

— Неладно в Кержацкой пади складывается. Неладно, Кольша… — Савушкин выплюнул зеленую жвачку, сорвал новый лист, растер в ладонях и сунул в рот. Вахромеев вспомнил школьное Егоркино прозвище и рассмеялся: отец четверых детей, а так и остался Верблюдом — вечно жует и плюется.

— Чо лыбишься? — нахмурился Савушкин, — Я тебе на полный серьез говорю, а ты хахакаешь. Мужики наши на тебя зуб точат, понимаешь? Говорят, мол, Колька-председатель облапошил артель, как цыган вокруг пальца обвел. Мы, значица, ему лошадей дали — вроде как откупились, а он обратно переселение затевает. За нечестную игру и на вилы невзначай напороться можно — вот как говорят.

— Да что они опупели, варнаки косопузые! — возмутился Вахромеев. — Разве я с ними торговался? Я лошадей просил от имени советской власти. Они же сперва не давали? Ну и не давали бы вовсе.

Он вспомнил ехидные укоры кержацкой уставницы Степаниды, колючие злобные огоньки в бесцветных старушечьих глазах. Непререкаемость и ненависть… А он то подумал тогда, что дошли до ее материнского сердца искренние слова насчет лиха военного предгрозья…

Выходит, они просто торговались. Наверно, весь тот вечер сидела кержацкая верхушка на Степанидином тесовом крылечке, судили-рядили, прикидывали да выгадывали. Теперь вон как повернули…

Да, но откуда они узнали, о переселении? Ведь бумага из райисполкома лежит у него в сейфе, и он об этом еще никому не говорил. Знать, сообщили из города — у них, у кержаков, всюду есть свои люди, свои друзья-заступники.

— Про переселение тогда речи не было, — сказал Вахромеев и неожиданно подумал: «А не явились ли сюда Егорка с китайцем затем, чтобы уламывать его, чтобы упросить или заставить отменить переселение кержацкой артели? Может, их сама Степанида к нему отрядила с поручением? Ведь неспроста китаец ухо навострил — прислушивается к разговору, даже чих старается приглушить, не чихает, а прыскает по-кошачьему». — Переселение будет не потому, что мне так хочется, а потому, что по Кедровке пойдут сбросовые воды. И начинать это дело будем с осени. — Вахромеев настороженно прищурился, ожидая, что сейчас Егорка примется выкладывать, с чем явился, начнет уламывать от «имени обчества», а то и в торги ударится.

Однако Савушкин спокойно обчистил-общипал бороду от зеленых травяных ворсинок и сказал:

— Не кричи — ишь ты, командир зычный какой выискался! Я это и без тебя понимаю: на гнилом месте стоит падь. Лично на переселение согласен. А вот они, — Егорка ткнул пятерней куда-то за спину, в сторону села, — вот они, холщовые дромадеры, рухлядь чуланная, этого понять не желают. Я про наших стариков говорю.

Они теперь, значица, чего умудрили? Жалобу на тебя писать самому вождю и учителю товарищу Сталину Потому как ты есть злостный нарушитель советской Конституции и уничтожитель права свободного народа. Эй, Леонтий, скажи ему как было, а то он мне, кажись, не очень-то доверяет. Фома-неверующий.