Михаило Лалич - Облава

— Не выкручивайся, виноваты вы — и еще как виноваты.

— Да, виноваты, — согласился вдруг Гавро, — особенно в том, что делали добро, а получали за это рожон в ребро. Вот как сейчас. Помнишь тот день, когда спалили Благош? Сгорело бы у вас все до самого Тутина и Пазара. Винтовок у вас в то время не было, защищаться было нечем, не то, что нынче. Да вы и не думали защищаться, бежали куда глаза глядят, а мы встретили грабителей у Дервишева утеса и повернули их обратно. Правильно ты сказал, виноваты, что не позволили им тогда сделать то, что они хотели, сейчас бы здесь проход был открыт.

Ариф нахмурился:

— Не знаю, как там было и что было.

— Зато я знаю! Мы спасли ваших женщин и детей, а вы нас сейчас за это благодарите: заслон поставили, не даете пройти. Может, ты тоже хочешь, чтобы я отдал тебе оружие?

Ариф покачал головой: нет, не хочет. Не нужно ему оружие, голова — слишком дорогая цена за оружие, а без того его не получишь. Он молча смотрит, как тает снег, как под ярким солнцем на тропинке появляется отвратительная серая кашица талого снега. Снег долго не продержится, думает он. Через день-два склоны запестреют, покажется трава, а люди, многие из них, этого не увидят. Молодые, сильные, горы своротили бы, а вот не доживут и до ночи. И храбрые, дрались с жандармами на базарной площади на каждом углу, а вот здесь застряли, и как раз Арифу Блачанацу суждено их остановить. «За что, брат Ариф? — говорил ему внутренний голос. — Они и пальцем тебя не тронули? Пускай себе идут! Пропусти людей — видишь, ведь это люди!.. Пусть знают, что и у нас есть люди!»

— Кроме вас четверых, есть еще кто-нибудь? — спросил он.

— Нас не четверо, — встрепенулся Гавро, — пятеро нас.

— Мне сказали четверо.

— Неверно тебе сказали. Еще человек десять на Софре — они спустятся к Лиму, там легче.

— Если это все ваше войско, надеяться вам не на что.

— Не все. Мы разбросаны по зимовьям. Когда сойдет снег, опять соберемся.

У Арифа чуть было не сорвалось с языка: «Если только будет кому собираться», но в этот миг на Орване, где-то у подножья Софры, поднялась стрельба вперемешку с криками и стонами. Будто снопы стеклянных и стальных копий ударялись друг о друга и разлетались вдребезги. Одни из них, прямые и крепкие, вонзались в землю и выкапывали в снегу глубокие желтые дыры: другие извивались, как змеи, и завывание их неслось к самому небу. Ожесточенный и стремительный поначалу бой расплылся в ширину, потом разорвался на одиночные выстрелы, словно ими добивали раненых и, наконец, утих. Несколько мгновений казалось, что он прекратится совсем, но вскоре стрельба переместилась в долину Поман-воды и разгорелась с новой силой. Гавро побледнел и закусил нижнюю губу, чтобы она не дрожала. Он понял, что группа Видрича не пошла к Лиму, а упорно держит Софру и тщетно сзывает их, окруженная со всех сторон. «Иван сделал все, что мог, и даже больше, — подумал он, — а мы нет! Свернули в сторону — это я сбил всех с правильного пути. Байо и Качак должны бы меня убить за то, что я завел их сюда, к этим лукавым потурченцам, томиться в ожидании и слушать, как гибнут наши товарищи. Что, если вернуться?.. Нельзя, угодим прямо в западню — только больше мертвых будет».

— Там у тебя брат? — спросил Ариф.

— Нет, у меня нет братьев.

— Отец?

— Нет, и отца у меня нет, но мы друг для друга больше, чем братья.

— Если я вас пропущу, потом беды не оберешься. Ваши пожалуются на меня итальянцам.

— Не наши, а четники. Они пожалуются и так и эдак.

— Это точно. Погоди, поговорю со стариками.

С ним было несколько стариков, которые любили, чтобы спрашивали их совета, а потом только принимали решение; в сущности же, они всегда соглашались с тем, что он скажет. Ариф пошел к ним, но по дороге его остановил Чазим.

— Разоружил? — спросил он.

— Нет, и не стану. Не сдадутся они, будут стоять насмерть.

— Сейчас же окружи их и перебей!

— Окружи, коли охота и нет другого дела.

— Дай мне людей, и я это сделаю. Дай двадцать человек, и увидишь.

— Людей не дам. Мои люди пришли сюда не для этого.

Он сделал шаг в сторону, чтобы пройти, но Чазим кинулся к нему. Вытянув руку, схватил его за куртку и нагнулся, словно хотел укусить за горло. Резким движением Ариф освободился, отступил на два шага и поднял винтовку. Они посмотрели друг на друга налитыми кровью глазами и снова убедились, что примирение невозможно. Ариф весь ощетинился, Чазим, глядя на него, сник и стал опадать, точно продырявленный мех. У него едва хватило духу спросить: