Михаило Лалич - Облава

На полпути к Кобилю он встретил отряд из Торова. С полсотни горцев, вооруженных винтовками, шли к Рогодже, но не знали, где их помощь необходима в первую голову. Горцы обрадовались, что видят Чазима живым и здоровым, а он — что встретил их и что они ничего не знают Чазим повел их к Повии — там, сказал он, они всего нужнее.

Бывают минуты, когда человек, точно пробудившись от сна, вдруг убеждается, что попал вовсе не на подобающее ему место, что он в тягость и окружающим и себе. С удивлением он спрашивает, как он очутился здесь, что делает и почему все так получилось, спрашивает и не находит ответа. Надеялся ли он на что-то, обманулся ли в чем-то или во всем? А может быть, какая-то непонятная и, конечно, злая сила сбила его с пути, толкнула в пропасть, где царит мрак, расставлены ловушки, где непрестанно заставляют тебя делать то, чего не хочешь и что нисколько не соответствует ни твоему характеру, ни потребностям. В человеческой жизни, на той высокой ступени развития, на которую поднялось общество, подобные минуты растерянности, точно по волшебству, приходят все чаще и чаще; особенно во время войны, являющейся парадным смотром и квинтэссенцией этого высокого развития, почти все подвержены таким настроениям, даже дети. Утешают себя люди разными способами: одни надеждой, что судьба сыграла с ними шутку по чистому недоразумению и что это дело временное, просто следствие древнего столпотворения и хаоса, которые совместными усилиями в ближайшем будущем человечество преодолеет; другие отводят душу ссылкой на то, что, если-де приглядеться, и остальным ничуть не лучше; третьи — лезут из кожи, дабы неприглядный и плохой для них мир, для своих ближних устроить по возможности еще хуже, чем он есть.

В одну из таких минут Филиппу Бекичу показалось, что глупо, бессмысленно и совершенно безрассудно томиться в лесу, дрожать на снегу, слоняться без дела и таращить глаза на окружающие дубы, слушать воронье карканье и ждать помощи пузатого, уродливого, лопающегося от здоровья Рико Гиздича, который воняет, рычит и громко пускает ветры, того самого Рико Гиздича, который и матери своей никогда не помог и даже не пришел на ее похороны. Стало жутко, ведь Рико, если и придет на помощь, высмеет его на людях, обзовет так, что на всю жизнь кличка прилипнет, а он не сможет стерпеть, впрочем, и не станет. Голова болит, такое ощущение, что она распухла от боли, он то и дело берется за нее руками. Перед глазами туман, в голове муть, все время представляется, будто он совсем в других местах, где-то по ту сторону Лима, на чужой земле, на охоте или на чьей-то пьяной свадьбе, и будто у него оборвались стремена и конь сбросил его с дороги в кустарник, в глубокий овраг. Его ищут, кличут, чтобы он вышел на дорогу, но сами не знают, где дорога, и стреляют, не зная, куда стрелять.

Усилием воли Филипп освободился от галлюцинаций и превозмог головокружение, но раздражение осталось. Все, что он видел и слышал: солнце, пробивающееся сквозь обнаженные ветви, сетка теней на истоптанном снегу, запах ракии во фляге, редкие, беспорядочные выстрелы и переливающийся с вороньим карканьем говор людей, обсуждающих планы нападения, — действовало на нервы. Порой из общего гама вырывался громкий кашель, точно внезапно проглянувший из тумана пень, — это разорялся Тодор Ставор:

— Трижды обозвал его свистуном и сукой двуногой, а он и пикнуть не посмел, вот спросите Мило Доламича, он слышал…

А это уже не кашель, а смех — где-то наверху смеется Гавро Бекич:

«Я болен, — твердит он про себя, — едва дышу. Сидит во мне какая-то мерзость, все печенки проела, — боюсь, плохо это кончится. Потом никто меня не поблагодарит, да и за что благодарить? Произнесут над могилой речь и тут же, напившись, позабудут, а зятья прибегут растаскивать наследство. Надо все это оставить, спуститься в село, в Тамник, в родной дом. Мать покроет одеялами, наложит на меня целую груду подушек, наденет на ноги сухие чулки с горячей золой. Согрелся бы, лежал и слушал, как потрескивают в очаге сухие дрова и пахнет капуста с салом. Вот это счастье, настоящее счастье, а все прочее — оторви да брось».