Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

— Значит, Славка там. Командует…

— То-то и оно, что нет. Он уж неделю, как по району мотается, у него теперь участков-то знаешь сколько — не счесть. Да… Я с утра-то тоже был там, на питомнике, с внучком, с Димкой, ну, а потом сюда… хотел Димку-то с собой увести — ни в какую! Папины деревца, говорит, поливать буду, и все тут.

Я заглянул в ведро. Мутная, зеленоватая вода кишела серебристыми мальками.

Мой собеседник потупился, поплевав на сигарету, отбросил ее в сторону.

— Да вот… и мелюзгу эту спасать надо тоже. Зазря ведь пропадает. Ну, я вычерпываю что осталось, да на Буковский пруд переношу. Он хоть обмелел тоже, но до конца не высохнет, думаю, — родники там бьют под водой. А на Буковском-то сазан щас берет, ух берет! Помнишь небось, как со Славкой пескарей там тягали?

Еще бы мне не помнить! Мы со Славкой в любую свободную минуту бежали на пруд, забывая про все на свете. А дядя Петя всегда ворчал: «И кто придумал только эту чертову рыбалку!» Бывало, и хворостиной гнал нас с пруда, и всегда у него находился веский довод: «Славка, огород поливать! Славка — уроки! Славка, травы корове нарви!»

Вот уж поистине, меняются — и времена и нравы.

— Дак что же это я, пошли к нам, пошли-пошли… — дядя Петя подхватил свое ведро и черпак с сачком. — С дороги и помыться, и закусить надо. Вещи-то в палисаде оставил?

— Да без вещей я, дядь Петь. Так как-то получилось… в десять в самолет сел, в двенадцать уже у вас.

— А и ладно, зачем тебе вещи, правда, чай, к своим приехал. Ох, Славки-то, Славки нет — вот беда! И сообщить некуда: то ли в Хмелевке он, то ль в Багаевке, а может, в Сосновке уже где ковыряется. Слыхал, чай, защитил в прошлом годе он ученость-то свою, со званием теперь…

— Слышал. Мы собирались отметить его кандидатскую, когда он в Тимирязевку приезжал, да не вышло — на БАМ пришлось срочно лететь мне тогда, дядя Петя.

— Ну вот, вишь, раскидала вас жизнь. А они-то с Юлией всерьез настроились к тебе ехать в тот раз.

— Я и ключи, помнится, оставлял соседям, и записку, думал — поживут у меня.

— Ладно, свидитесь еще. Да… Так я все и пристаю к нему: кто же ты по званию теперь, Славк, в переводе на военный лад — майор али полковник уже? Ворчит на меня, отстань, дескать, с глупостями… — Говорит об этом дядя Петя с гордостью, стараясь сдержать улыбку, распрямившись и сразу точно помолодев, посвежев лицом.

Мы выходим на берег.

— Дядя Петь, я чуть попозже к вам, ладно?.. — говорю я, палкой счищая с ботинок ил. — А вы пока улов свой определите.

— Брось-брось, пошли-ка лучше, у старухи по маленькой найдем, закусим…

— Да я к отцу хотел на минутку.

— А-а… Ну ладно, ждем тебя, только никуда больше потом — прямо к нам.

Я перехожу по мосткам обмелевший ручей и иду через огороды узкой утоптанной тропой к саду. Под ногами пожухлая ботва картофеля. На многих делянках уже начали копать. Рановато теперь убирают урожай. Прежде мы выходили на картофель в сентябре, в первую школьную неделю. Работали охотно, сноровисто, а веселились и шумели, как в праздник. После работы где-то вот здесь же пекли картошку, разводя костры из сухой ботвы, коричневых, одеревеневших стеблей подсолнуха и старого репейника.

Вхожу в сад и сразу попадаю в неистовое, беснующееся царство красок. В глазах рябит. Порыв ветра ерошит листья молодых яблонь. Половина листьев подернута бронзой, а многие уже покраснели и трепещут на легком ветру маленькими багряными огоньками. Под ногами так густо усыпано пурпурными, золотистыми, изжелта-оранжевыми, пестрыми с прозеленью яблоками, что в самом деле — некуда больше яблоку упасть, некуда ступить. А воздух насыщен терпким пронзительным запахом аниса, смешанным с прогорклостью пересохшей полыни, и откуда-то издалека сквозь все это доносится тонкий, едва ощутимый аромат антоновки.

На меже, вдоль неширокой колеи, протянувшейся через сад, заросли ромашек — огромных, золотящихся на солнце, точно головки маленьких подсолнухов. Я наклоняюсь, на ходу срываю их под корень, и вскоре набирается большая, тяжелая охапка.

Сад кончается. Перехожу придорожную полосу редкого березняка, и вот он уже передо мной — старенький сельский погост. Ограды зеленые, голубые, серебристые, кресты, обелиски со звездами, надгробья. Выросло кладбище без меня, уплотнилось, обросло со всех сторон новыми микрорайонами. Вижу, появился даже мрамор. Что же, и здесь своя индустрия, темпы, свой прогресс. Поправляю растрепавшиеся цветы и вхожу в одну из маленьких аллей. Пытаюсь сориентироваться, вспомнить, как здесь было раньше… Нет, не помню, слишком все изменилось вокруг. Читаю незнакомые фамилии на памятниках и иду уже наугад, обходя ряд за рядом. Останавливаюсь возле небольшого серого креста, сваренного из труб. Под стеклом выцветшая, покоробившаяся фотография. Узнаю на ней одну из наших прежних соседок. «Здравствуй, тетя Катя… Тебя уже нет семь лет, а я и не знал об этом, не знал…» Я вглядываюсь в фотографию, в морщинистое усохшее лицо пожилой женщины, и встает она перед взором моим крепкая еще и бодрая, приплясывающая на праздники, припевающая озорные частушки. «Врачом будет парень-то у тебя, врачом или учителем», — говорила она когда-то моей матери. «Нет, тетя Катя, нет, не сбылись твои предсказания…» — просунув сквозь штакетник оградки руку, я сыплю на холмик цветы.