Рачия Кочар: Дети большого дома

— «Бежавшая из города Чернигова группа советских граждан сообщила о диком терроре и зверствах фашистских захватчиков…»

— Как, как говоришь, бежавшие из Чернигова?! — вдруг прервал Ираклия Бурденко, наклонившись вперед. — Пожалуйста, прочти еще раз.

Ираклий снова прочел первые строчки и продолжал:

— «…Пьяные фашистские солдаты врываются в дома, убивают женщин, стариков и детей. Рабочий Н. Д. Костко сообщил: „Через час после вступления в город фашистские солдаты уже взламывали двери запертых домов и тащили все, что попадалось под руку. В первый же день фашисты под угрозой оружия согнали 95 жителей на городскую площадь и приказали им приветствовать по радио приход немцев. Жители отказались выполнить этот гнусный приказ, и тогда фашисты тут же на площади расстреляли их из пулеметов…“ „Я видел эту картину из окна моей комнаты“, — подтверждает другой беженец — учитель Г. С. Самошников. Вагоновожатый С. О. Юхимчук сообщил нашему командованию: „Фашистские солдаты на моих глазах убили моего отца и мою мать. Отец мой Осип Захарович Юхимчук отказался снять с ног и отдать немцам свои сапоги. Вытащив отца во двор, фашисты убили его и стащили сапоги с его ног. Меня с матерью они заперли в комнате. Мы колотили в дверь, кричали, пытались высадить ее, чтобы выйти. Фашисты дали залп из автоматов. Пробив дверь, пули попали в голову матери, и она умерла на месте…“. Те же советские граждане сообщили, как фашистские солдаты с побоями вытащили из домов шестнадцать женщин и девушек, увезли за город, изнасиловали и потом перестреляли их. Когда, считая всех мертвыми, фашисты удалились, из-под трупов выползла студентка педагогического техникума девятнадцати летняя Мария Николаевна Коблучко и, добравшись до дома, рассказала об этом невиданном злодеянии…».

При этих словах Бурденко сорвался с места и громко, изменившимся голосом выкрикнул:

— Товарищи, да что ж это такое?! Неужели там так и написано, а?

Ираклий опустил листок.

— А в чем дело? — спросил Аршакян.

— Товарищ старший политрук, товарищ комиссар… Да ведь дивчина эта — соседка наша, Мария-то Коблучко! С младшим моим братом гуляла. Я же сам из города Чернигова!

У присутствующих по спине пробежал холодок. Все молча глядели на этого могучего солдата с железными ручищами. Лицо у Бурденко побелело, судорога свела щеки. Он мял в руках сорванную с головы пилотку.

Аршакян, положил руку на плечо Миколе.

— Не падай духом, друг. Высоко держи голову!

— Я не падаю духом, товарищ старший политрук, — тихо возразил Бурденко. — Гитлеровцы получат от меня все, что им полагается…

— Вот это правильно! Так, товарищ Гамидов?

— Правильно! — откликнулся Гамидов.

— Вот и Тоноян не простит им Марии Коблучко, не так ли?

Взволнованный до глубины души Арсен лишь кивком головы подтвердил слова старшего политрука.

Комиссар Микаберидзе приказал парторгу роты:

— А вы, товарищ парторг, вместе с политруком прочтете это сообщение всем бойцам.

После ухода политработников в вагоне воцарилось молчание. Аргам достал из вещевого мешка клеенчатую общую тетрадь — дневник, чтобы описать случившееся в этот день и рассказать о Бурденко.

Микола стоял перед дверью вагона. Его холодный, казавшийся безразличным взгляд скользил по горизонту, ни на чем не останавливаясь. Но через несколько минут он повернулся к Тонояну с отуманенным лицом:

— А полям-то придется подождать, пока вернутся люди и приведут им воду… Эх, скорей бы это случилось! Как медленно идет поезд! Не железнодорожники, а сапожники… А он все ползет вперед…

«Он» — это были фашистские войска. С первых же дней войны называть вражескую армию в третьем лице вошло в привычку, и никогда еще тысячи и сотни тысяч людей не произносили с такой ненавистью это короткое слово…

Паровоз с пыхтением неустанно тащил вагоны вперед.

Транспортная рота и санитарная часть полка разместились в одном и том же вагоне, с двухъярусными нарами и параллельно проложенными внизу досками для сидения. Верхние нары были предоставлены девушкам, внизу расположились мужчины.

На досках лежала разнообразная снедь. Виднелись даже бутылки коньяка и вина. Вокруг сидели командир транспортной роты Сархошев, его жена Клара, начпрод полка Меликян, которого специально пригласили из соседнего вагона, Анник Зулалян и боец транспортной роты Бено Шароян.

При первой же встрече Анник узнала Шарояна, так же как он узнал ее. Но Анник ничего не сказала об этом Каро. Ведь то, что случилось тогда, было перед войной. Нависшая над родиной опасность так все перевернула, что не стоило вспоминать старое. Шароян суетился вокруг Анник, приносил ей холодную воду в своей фляжке, бегал с ее котелком на кухню за обедом; накануне, достав откуда-то душистого сена, разостлал на нарах, чтобы Анник мягче было спать. Вначале его услужливость была неприятна Анник, но Шароян делал все с такой искренней готовностью, что она отказалась от своего предубеждения. Зачем обижать парня, идущего на войну?