Яков Лович - Враги

Тамара искала свободное место на редких скамьях и нашла его, почти уже достигнув Кудринской площади. Села рядом с тремя старичками, которые посмотрели не неё подозрительно (чекистка!), пошептались и, заторопившись, ушли, ковыляя по аллее. Тамара раскрыла «Любовь Жанны Ней», лениво пробежала страницу и захлопнула книгу: читать не хотелось. Прогремел вдоль бульвара, по улице, трамвай. Где-то густо и угрожающе прохрипел фабричный гудок. Тамара смотрела вдоль аллеи и думала, что здесь, на бульваре, как-то не ощущается, что кругом раскинулся огромный город – целый мир запутанных московских улиц, переулков, тупиков, площадей, скверов, бульваров. Запутанная бестолочь, милая бестолочь паутины московских, часто кривых, круглых, внезапно обрывающихся улиц. Ни одного музея, ни одной церкви и монастыря, ещё не снесённых варварской рукой, не пропустила Тамара, чтобы жадно не впитать в себя очаровательную старину. Влюбилась в этот город, навсегда, до самой смерти, отравленная необъяснимой прелестью Москвы – чудесной даже теперь, в серые дни большевизма, чудесной и нелепой, пышной и чумазой, словно расписанной кустарём.

Тамара сидела на скамейке и задумчиво смотрела вдоль аллеи. Другой город, далёкий, маленький, почти весь из деревянных построек, на берегу широкой, мощной реки, вдруг раскинулся перед ее глазами… Прошли, одно за другим, бледнея, словно испаряясь в глубине аллеи, дорогие лица – отец, мать, Леонид, Ольга, Надя. Боже мой! Так недавно, всего семь лет – и так давно! Так мгновенно, так страшно изменилась вся жизнь, всё ушло в прошлое: Николаевск, милое детство, семья, гимназия… Кто бы мог думать, что вот очутится она в Москве, что потеряет всю семью, что покорит её, сломает ее волю этот страшный, жестокий человек, который был так ужасен, так противен, отвратителен – и, в конце концов, стал ее мужем, единственным для нее дорогим человеком во всём мире…

Несмотря на слезы и истерические припадки Тамары и даже её попытку утопиться, бросившись в воду с катера, Фролов увёз её из Николаевска в Керби. Девушка так и не знала, что сталось с ее родными. Фролов поместил её в сравнительно хороших условиях, окружил её заботами, она ни в чём не терпела недостатка и, конечно, ничего не испытала из того, что испытали сотни других женщин, силою привезённых в Керби и в большинстве случаев зверски истерзанных и сброшенных в Аргунь. Но душа бедной девушки была опустошена той трагедией, которая так страшно смяла её на самом пороге жизни. Она считала, что вся ее семья погибла, так как никого из родных в Керби не оказалось. Она дико кричала и снова билась в истерике, когда смущённый и, по-видимому, искренне расстроенный, Фролов сказал ей, что сколько он ни искал среди приехавших в Керби, он не мог найти ни Анны Алексеевны, ни Николая Ивановича. Впрочем, Николая Ивановича Фролов не искал, так как знал, что он убит.

С большим удивлением Фролов сознавался самому себе, что крепко полюбил Тамару и ее горе впервые в жизни больно задело и расстроило его. Он, как мог, ухаживал за ней, окружил её вниманием и даже голос его становился тёплым, когда он говорил с нею. Вдруг ясно почувствовал трагедию этой бедной девушки, почти девочки, потерявшей всю свою семью при таких страшных обстоятельствах. Впервые за последние месяцы пришло ему в голову, что то, что делалось в Николаевске и в Керби, никак не могло считаться работой во славу пролетариата и было простым разбоем, диким и бессмысленным.

Фролов был очень неглуп и скоро понял, что Тряпицын в своём безумии быстро идёт к гибели. Вместе с ним должны были погибнуть и приближённые к нему партизаны. Эта гибель грозила и ему, Фролову. Он это чувствовал, совершенно ясно читал в угрюмых глазах рядовых партизан, в их всё чаще и чаще повторявшихся протестах против действий Тряпицына, в тех отрывках грозных разговоров, которые ему иногда удавалось подслушать.

Тогда Фролов решил бежать, взяв с собою Тамару, с которой не хотел расставаться. Он знал, что противен ей, видел в ее глазах ужас и отвращение, когда она на него смотрела, она дико кричала или теряла сознание, когда он иногда требовал платы за спасение ее жизни. Но он надеялся, что со временем она изменится к нему. Его простой, грубой душе амурского парня бессознательно льстило, что он имеет власть над этой девушкой из интеллигентной семьи, барышней, которая так нежна, так воспитана, так гладко говорит – и иногда такими словами, значения которых он даже не понимал. Он инстинктивно чувствовал, что, если бы она соединила свою судьбу с его судьбой, он мог бы многое почерпнуть у нее, многому научиться. Он отлично понимал, что тёмен, неучён, что партизанщина уже закончена и дальше нужно учиться, чтобы сделать карьеру, даже советскую.