Яков Лович - Враги

Не мне судить, правильно ли Вы поступили: я ещё молода, чтобы брать на себя роль судьи. Но что-то подсказывает в моей душе, что иначе поступить Вы не могли. Ваша политическая работа, Ваши призывы к эмиграции, к борьбе, к жертве за Россию, обязывали и требовали того же от Вас. Иначе эти написанные Вами слова были бы не от души, были бы только словами. Я всегда с душевным волнением читала Вас, слушала – и в моих глазах Вы всегда были бойцом, рыцарем, верным солдатом Белой Идеи.

Я привыкла уважать Вас с детства, ещё с тех времён, когда я бегала гимназисткой в библиотеку Бодиско, где Вы служили. Постепенно это чувство уважения стало уступать место другому чувству – более глубокому, сильному и покоряющему. Я не понимала, что это такое, но стала понимать, когда тосковала, если несколько дней не видела Вас, не слышала Вашего голоса, не смотрела в Ваши глубокие, умные глаза.

Я люблю Вас, Саша, и уверена, что что бы Вы ни питали ко мне, Вы не осудите меня за это смелое признание. Именно теперь, когда настали для Вас чёрные дни, я не стыжусь признаться в своём чувстве, потому что хочу всей душой, всеми своими лучшими помыслами поддержать Вас, помочь, отвлечь от тяжёлых мыслей. Как бы ни сложилась дальше Ваша и моя жизнь, что бы ни случилось с нами, какой бы приговор ни вынесли Вам люди, – я не перестану любить Вас, уважать, гордиться Вами. Вы для меня всё в жизни. Я люблю Вас и буду вечно любить. Ваша Ольга».

«Словно целый мир – ослепительный, волшебный, чудесный мир – открылся предо мной, Ольга, когда я прочитал твоё прекрасное письмо, я думал часто о тебе и догадывался о твоём чувстве. Бессознательно не мечтал никогда о лучшей подруге в жизни и твой образ, говоря пышным стилем, часто стоял передо мной, а твои глаза заглядывали мне в душу.

Но я не был уверен в том, что не ошибаюсь. Я боялся, что то, что я иногда читал в твоих глазах, – только уважение, только… как бы это выразиться?… любование девочки своим старшим товарищем. Ведь вспомни, мы всегда были друзьями-приятелями. Только изредка я видел в твоих глазах что-то другое, что и радовало меня и пугало. Не забудь, что между нами значительная разница в годах – и какая-то роковая – тринадцать лет. Это пугало меня, я думал, что, увлечённый своей работой, я именно потому был мало внимателен к тебе и не разгадал того, что происходит в твоей душе. Я считал себя сухим, не интересным для тебя.

Некоторые наши беседы открыли мне глаза на многое, но я всё тянул объяснение, всё как-то не решался поговорить с тобой. Это решение, наконец, пришло – и ты можешь верить, что это не слова. Я решил, твердо решил объясниться с тобой в очень трагическую минуту нашей жизни. Когда я увидел тебя у гроба Анны Алексеевны – бледную, потерянную, рыдающую, я со страшной силой вдруг почувствовал, как ты дорога мне. Меня словно осенило, что я давно люблю тебя, что я просто не понимал этого, не успевал подумать об этом.

Именно в эту минуту я нашёл причину того, что всякая встреча с тобой, всякий разговор с тобой, твой взгляд, твоя улыбка делали меня счастливым, весёлым, жизнерадостным. Я словно набирался сил около тебя. Как-то сразу, молниеносно, я понял, что давно люблю тебя, что ты мне нужна, как воздух, как свет, как жизнь. Я решил поговорить с тобою, но в тот же день другие мысли, другие решения увлекли меня. Дальнейшее ты знаешь.

Очутившись здесь, не зная, что ждёт меня, я не мог писать тебе, объясняться. Я не мог знать, как ты примешь всё это теперь. Но ты сама написала мне, славная, хорошая моя Оля, и вдохнула в меня новую жизнь.

Я не знаю, чем закончится вся эта история. Я знаю только, что моя душа спокойна, совесть чиста и я сделал бы то же самое, если бы вернуть этот трагический день. Иначе я поступить не мог. Но будем надеяться, что суд поймёт меня и те побуждения, которые мною руководили, – как поняла их ты, как поняли их Морита-сан, вся эмиграция и все те, кто действительно готовы бороться и принести себя в жертву. И если есть на свете справедливость и высший закон, я выйду отсюда, и тогда ты позволишь мне окончательно переговорить с тобою. Ведь, правда? А сейчас – я всей душою с тобой, моя любимая, родная Оля. Господь да сохранит тебя. Спасибо тебе за всё, за твоё письмо, за твою чистую, прекрасную душу. Нежно и благодарно целую тебя. Твой Александр».

– Ваши имя, фамилия?

– Тамара Николаевна Фролова.

– Вы жена убитого Батракова?

– Да.

– Ваша фамилия до замужества была Синцова?