Алексей Федоров - Моя война

Такие операции не повышали моральный уровень партизан, а наоборот – развращали их. Если командир сумел присвоить золотишко, то что спросить с бойца?

Как «воспитывают» эти реквизиции, показал один случай. Я с группой в пять человек находился на марше – то ли на операцию шли, то ли с операции, скорее последнее, потому что пили вино.

У речушки вдали от деревни стоял домик. Проверив его наблюдением в течение примерно часа, мы осторожно подошли – хотели поесть, но в доме – никого. По обстановке видно, что пустует он давно – в доме нет скотины, в подвале много паутины. Свежих продуктов нет, только консервы да вино. Расположившись в большой комнате, приступили к еде. Вдруг Павел, выпив за один приём бутылку вина, с размаху бросил её в большие напольные часы. Стекло и циферблат старинных часов разлетелись вдребезги. Павел смеётся, а другие хватаются за бутылки, чтобы повторить «подвиг» коллеги. Я заорал на Павла матом. Все оторопели.

– Отставить! Вы кто? Бандиты или советские партизаны?

Меня поддержал только Костик-рыжий, остальные мрачно молчали.

Этот случай произошел после первой реквизиции, которая еще была у меня в памяти.

Я поставил вопрос о вреде реквизиций на заседании штаба. Аргументировал свое предложение тремя фактами: реквизиции вызывают падение морального и идейного уровня бойцов, реквизиция в чужой стране может восстановить против нас население и – мы не можем быть уверены в том, что проводим реквизицию действительно у коллаборационистов, ибо нет гарантии, что нас не используют для личной мести.

Алиса и Валерий выступили против меня, Гриша робко меня поддержал, но противники наши были агрессивней, и мне не удалось убедить их. Зная, сколь велики были наши возможности в области реквизиций, я льщу себя надеждой, что мое выступление позволило ограничить их тремя случаями.

Во второй реквизиции у очередного коллаборациониста я не участвовал и не помню, что рассказывали ребята о том, как она проходила.

В третьей я тоже отказался участвовать. Валерий обиделся, а Алиса начала меня уговаривать, мотивируя это тем, что мое нежелание восстанавливает против меня ребят и обижает моего лучшего друга Валерия.

Она долго меня уговаривала, заявляя, что будем наказывать настоящего коллаборациониста – он единственный в деревне сдал немцам медь. В результате навлек на остальных жителей гнев оккупантов, и они обыскивают все дома и отбирают утварь из меди.

Похоже, Алиса училась у иезуитов – уговорила.

Мы въехали в деревню и остановились у нужного дома. Хозяина не было. Были дочь и приехавшая парижанка. Началось то же, что у Стегмана.

Я не взял ничего. А ребята хватали стеклянные «драгоценности» и распихивали по карманам. От вида блестящих разноцветных стекляшек у Валерия расширились глаза, и он потребовал, чтобы все выложили добычу на стол, а потом сгреб её в мешок.

Ничего не трогал Яник – поляк, о котором речь впереди. Мы разговаривали с парижанкой, отрекомендовались англичанами (я присвоил себе имя – Гарри) и обещали выдать расписку – «бон-реквизион». Договорились о встрече.

В лесу, в присутствии Алисы, я поднял на смех горе-знатоков драгоценностей. Изобразил, как кто себя вёл, сказав, что я не бандит и больше не желаю участвовать в подобных мероприятиях. Ребятам было стыдно – все молчали, молчал и Валерий. Алиса произнесла несколько осуждающих слов и умолкла. На этом наши реквизиции закончились.

Мы с Яником стащили у Алисы один «бон-реквизион», заполнили его на 10 000 франков и на другой день вдвоём на машине выехали на место встречи, захватив вина, фруктов, сыра.

Как и договаривались, парижанка с подругой приехали на велосипедах. Мы сначала отдали «бон», а затем предложили выпить за англо-французскую дружбу. Говорили на смеси из трех языков: французского, немецкого и английского (Яник хорошо владел немецким). К утру мы отвезли дам поближе к деревне и вернулись в лагерь.

Говоря о реквизициях, стоит вспомнить случай у Жоржа в отряде «Сталинград». Там надо было не реквизицией заниматься, а расстрелять предателя.

Двое партизан-сталинградцев зашли к французу перекусить. Крестьянин был богатый, встретил их радушно, накрыл стол, а пока они ели, вызвал по телефону немцев. Ребята еле ноги унесли, один был ранен в бедро.

Жорж подал рапорт. Из Парижа приказ – предателя расстрелять, ферму сжечь, окрестным жителям всё рассказать.

Жорж явился к предателю с отрядом, но тот ползал на коленях со всей семьёй, разжалобил Жоржа, и тот вместо расстрела удовлетворился контрибуцией в 200 000 франков. Деньги он отослал в центр, а оттуда получил нагоняй.