Алексей Федоров - Моя война

Разбудил нас громкий русский мат. Прислушиваемся – мат удаляется, я спускаюсь на нижние тюки и вижу спину человека, идущего за плугом. Ясно: пашет русский. Кто он? Бывший пленный, мобилизованный или эмигрант? Дожидаемся, когда он снова подходит к сараю, и спускаемся на землю.

Он остановил лошадь и с недоумением оглядел нас. Мы представились уже по-русски. Лицо пахаря расплылось в улыбке, и он заговорил на чистом русском языке:

– Рад видеть советских земляков. Я ведь тоже русский, только белый эмигрант, как вы называете. Буду рад, если заночуете у меня, хоть будет с кем душу отвести. Вон мой домик.

И он указал на домишки около рощи:

– Второй справа, видите? А в роще – усадьба хозяина. Вечером, как стемнеет, приходите ко мне, а сейчас перейдите вон в тот сарай.

Он махнул рукой в сторону сарая, стоявшего метрах в восьмистах от нашего.

– Сюда могут приехать за сеном и обнаружат вас.

Мы были рады встрече с земляком. Пообещали, что придем, и направились к другому сараю.

Тот переход мог обойтись нам очень дорого. Мы потеряли бдительность: привыкли, что немцев тут в сельской местности не бывает, поэтому не очень-то скрывались. В этом сарае сено было не прессованное. Яшка полез, я за ним. Не успел я убрать ногу, как внизу оказались немцы. Сначала я услышал голоса, а потом, поглядев вниз, увидел четырех немецких солдат на велосипедах, с автоматами за плечами. Они остановились около опоры, по которой я влез, и смотрели вдаль. Я отполз подальше от края, не упуская их из виду. Немцы постояли, покурили, оправились и уехали. Сердца наши стучали так сильно, что немцы, казалось, могли их услышать.

Нужно понять психологию военнопленного, прошедшего муки лагерей, карцеров, тюрем, допросов. Он, военнопленный, ненавидит немцев, готов порвать их на куски, но и боится их, опасается встреч с ними. Ведь он ничего не сможет им противопоставить. Кроме хитрости. А сила на их стороне. Он перед ними безоружен и гол… Поэтому мы всячески избегали встреч с ними, и в шутку называли себя зайцами.

Вот когда в наших руках появились автоматы, произошел перелом в нашем сознании. Но об этом позже.

…Когда стемнело, мы осторожно спустились с сеновала и пошли к тому дому. Мы надеялись, что встреча будет интересной, но не предполагали, что она станет необычной.

Нас встретил хозяин и провел в дом из одной комнаты, там был накрытый стол и две или три кровати. Кроме нас и хозяина, в комнате находилась его жена – молодая еще крестьянка, и трое детей. Мы поздоровались. Женщина с улыбкой ответила нам и пригласила к столу. Ребята сразу сгруппировались около родителей, двое постарше – около отца, младшая девочка – около матери.

Мы сели за стол и выпили, прежде всего, за встречу земляков. Потом тосты посыпались, как из рога изобилия. Мы выпили за гостей, за хозяйку, за хозяина, детей и главное – за победу нашей страны, за благополучие нашей Родины.

Хозяин рассказал, что он прибыл во Францию в составе корпуса, в котором служил и будущий советский маршал Родион Яковлевич Малиновский. После революции хотел вернуться на Родину, но корпус не был расформирован, и ему, согласно воинской дисциплине, пришлось остаться во Франции. Так он стал эмигрантом. Немалую роль в его решении сыграла пропаганда руководства русской эмиграции, предсказывавшая гибель всем, кто «попадет в лапы большевиков». Кстати, эта пропаганда была намного дальше от истины, чем пропаганда среди советских военнопленных и перемещенных лиц после Второй мировой войны. Вот мы действительно попали в лапы бериевских негодяев, собранных из человеческих отбросов. Однако, даже зная об их кровавых делах и предполагая, что будет с нами, более 9/10 военнопленных и перемещенных лиц вернулось на Родину. Не вернулись лишь предатели и военные преступники.

А встреченный во Франции земляк женился, обзавелся детьми, сколотил деньжат и построил домик, в котором мы в тот момент и находились. Помещик выделил ему клочок земли для огорода.

Он все еще скучал по Родине, но не видел возможности вернуться. Одному ехать нельзя, семью не потащишь – не хватит средств, да и жена не поедет, а дети родились здесь, по-русски не говорят и родина для них – Франция. Он много расспрашивал нас о России (я забыл, откуда он родом), плакал, и не фальшивыми, а настоящими слезами тоски по Родине. Просидели мы целую ночь и только ранним утром расстались – он пошел на работу, а мы отправились в город Компьен.

В беседе выяснилось, что он знает в Париже организацию, которая поможет нам добраться до Швейцарии. Сказал это не сразу, а только убедившись, что мы не провокаторы. Он рассказал, что на улице Нового Моста есть булочная (а может, мясная лавка – уже забыл), в которой по условному паролю (он нам его сообщил) нас примут и помогут добраться до Швейцарии. Чтобы быстрее оказаться в Париже, он посоветовал поезд, объяснив, что подход к Парижу по шоссе более опасен, чем въезд в центр города на поезде.