Евгений Моисеев - Нашу память не выжечь!

Даже сейчас, по истечении стольких лет, я не могу забыть день, когда я стал невольным свидетелем события, о котором долго рассказывали в лагере. Это было в конце июня 1943 года. Как обычно, после утреннего аппеля мы отправились на работу в столярную мастерскую. Каждый заключенный получил от мастера конкретное задание. Мне и Николаю Попову он велел выгрести из столярки стружки, опилки и щепки. Вооружившись метлами и лопатами, мы приступили к работе. В конце мастерской была широкая дверь, через которую можно выйти на территорию за пределы лагеря. Открывать ее имел право только мастер, когда необходимо было выбросить отходы от столярных работ. Их мы собирали в большие ящики и высыпали недалеко от мастерской в кучу. Отсюда хорошо были видны крематорий, газовая камера и виселица.

В тот день стояла теплая, ясная и солнечная погода. Совсем близко лес. Тишина. И только крематорий черным столбом дыма разносил смрадный пепел по лагерю и напоминал о смерти и о нашем бесправном, униженном положении в этом зверином логове. Мы закончили работу. Уже собрались возвращаться в мастерскую, как вдруг стали очевидцами зрелища, которое невозможно вычеркнуть из памяти до конца жизни. Со стороны леса, недалеко от железной дороги, мы увидели процессию, которая заставила нас остановиться. Ноги не хотели идти. Дрожь прошла по всему моему телу.

Группа женщин из семи человек в окружении эсэсовцев с автоматами двигалась в сторону крематория и виселицы. Мы сразу поняли, что их ведут на казнь. Одеты они были не в форму узников. На них были военные гимнастерки. Мы сразу сообразили, что этих женщин доставили в Штуттгоф из лагеря для военнопленных. Кто они? Летчицы, военные медработники или радистки? Мы этого не знали. Только определили, что все они были очень молоды. Нетрудно представить, что наши девушки перенесли, прежде чем их доставили в концлагерь: издевательства, пытки, все те ужасы, которые гитлеровские палачи устраивали для военнопленных. Но, несмотря ни на что, советские женщины шли навстречу своей смерти, выпрямившись во весь рост, с гордо поднятой головой.

У виселицы, спиной к крематорию, стоял большой любитель всех казней гауптштурмфюрер Майер, рядом с ним – староста лагеря и несколько эсэсовских офицеров. Процессия подходила все ближе к палачам. В эти минуты мне хотелось, чтобы произошло какое-то чудо или нечто сверхъестественное, что могло бы остановить казнь. И вдруг, как раскат грома, над всей территорией зазвучал женский голос. От неожиданности я вздрогнул. Девушки громко запели:

Это был припев песни «Москва майская» братьев-композиторов Дмитрия и Даниила Покрасс на стихи Василия Лебедева-Кумача. Я вспомнил, как мы часто пели эту песню в школьном хоре. Слезы навернулись на глаза.

На пленных сразу же набросились конвоиры, не дав им допеть фразу до конца. А гитлеровский офицер, шедший впереди процессии, повернулся, поднял сжатые в кулаки руки и громко, нечеловеческим голосом заорал. И в этот момент стоявшая перед ним женщина с бешеной силой и скоростью, вытянув руки вперед, изо всех сил набросилась на него. То ли от неожиданности, то ли от сильного толчка он упал навзничь, а она, навалившись на него, ухватилась, как нам показалось, за шею или лицо и что-то кричала. Было видно, что эсэсовцы от случившегося растерялись. В эти секунды остальные женщины побежали в сторону леса. Раздалась автоматная очередь. Все они были убиты.

Страх и гордость переполнили наши сердца. Мы были восхищены храбростью, достоинством и мужеством наших отважных женщин, любивших свою Родину. Своим поступком они показали всю ненависть к фашистам и погибли, как настоящие воины Красной армии!

Много в лагере пребывало женщин, которые были угнаны в Германию на принудительные работы. Они работали у так называемых хозяев – бауэров – на заводах, фабриках. За побег или какие-то другие провинности перед бауэрами они попадали в концлагерь Штуттгоф. Мой друг Юрий Цуркан позже рассказал в своей книге «Последний круг ада» о разговоре с одной из девушек:

«– Угнали? – спрашиваю я.

– Всех, – всхлипывает Нина, – всех девчат. Со всего техникума.

– Где ты работала?

– У бауэрши.

– Понятно, – говорю.

Нина вдруг гордо поднимает голову, и в ее золотистых глазах мелькает что-то совсем не женское.

– Нее-т, – тянет она мстительно. – Я дала ей сдачу! Крепко дала! По-нашему. По-русски!»