Катарина Байер - Двойная эмиграция

Рассказывала и плакала от горя, потом молчала, потом опять плакала и рассказывала. Я старалась поддержать её, как могла, поэтому практически ничего не успела поведать про себя. Сообщила лишь, что была мобилизована вместе с персоналом госпиталя, где ранее работала, для оказания медицинской помощи раненым немецким солдатам.

Не знаю, по какой причине я не сказала сестре, что мои сыновья теперь тоже немецкие солдаты и воюют на стороне Германии. Сообщила лишь, что, когда меня мобилизовали, дети и муж ещё оставались в Мюнхене. Муж до сих пор преподаёт в Мюнхенском университете, а сыновья ещё студенты, поэтому мобилизация им вряд ли грозит. Соврала, что уже давно не получала из дома никаких весточек и мне неизвестно, где они сейчас и что с ними происходит…

Близился рассвет. Я понимала, что долго у сестры мне оставаться не следует – скоро начнут искать убитых нами солдат, и к ней в любую минуту может заявиться патруль. Да и в госпитале, не дай бог, хватятся – утро скоро, а мне сегодня придётся ассистировать врачу-хирургу на утренней операции. Надо спешить обратно. Я натянула свой непромокаемый плащ и крепко обняла на прощание свою старшую сестрёнку.

Уже перед самым уходом я, спохватившись, вспомнила о брошенном перед крыльцом рюкзачке, сбегала за ним и выложила на стол принесённые гостинцы. Наталья опять заплакала…

Мы условились, что иногда дождливыми ночами я буду к ней прибегать, и, напомнив Наталье, чтоб она утром, когда рассветёт, не забыла ещё раз поискать пятна крови в горнице, я кинулась обратно в госпиталь. Уже начинало светать, да и дождь почти прекратился. Надо было успеть вернуться до рассвета…

После этой ночи моя жизнь перевернулась с ног на голову. Начались тягучие госпитальные дни с довольно редкими ночными вылазками к сестре. Часто не получалось, потому что приходилось выжидать, нужен был дождь, да ещё и обязательно ночью, а выдавались такие ночи всё реже и реже – не за порогом был декабрь, уже подступали зимние морозы.

Я почти не опасалась, что меня кто-то хватится во время ночного отсутствия – небольшой деревянный вагончик для медсестёр, служивший ранее то ли конторкой, то ли проходной, стоял поодаль от санитарных корпусов и никем не охранялся, поэтому мы могли покидать его беспрепятственно. А моим коллегам-медсёстрам было совершенно не до меня – они и сами то убегали на ночное дежурство, то крутили романы с солдатами, а то и просто отсыпались после смен в госпитале.

Все ночные и дневные смены распределялись заранее, но, если вдруг срочно нужна была помощь, к нам в вагончик отправляли нарочного, и по его вызову в санитарный корпус бежала первая освободившаяся сестра милосердия. Близких отношений друг с другом мы не поддерживали – у немцев это не принято, а строгого учёта дополнительных смен не велось – мы ведь не получали денежного вознаграждения. Именно поэтому, когда я сообщала, что меня вызвали на ночное дежурство, никто не сомневался, что это так и есть. И никто бы не стал разыскивать меня ночью, бегая по пяти санитарным корпусам. А вот на редких утренних планёрках, которые, конечно, проводились, не каждый день, но всегда в одно и то же время, надо было присутствовать обязательно…

Мои ночные визиты к сестре, наши посиделки и разговоры до утра не прошли даром. Наталья очень много рассказала мне и на многое открыла глаза. Я всё больше убеждалась в том, что безобразие, которое творилось в их селе, сложно назвать освобождением от ига красных коммунистов.

Скорее, наоборот – именно сейчас, с приходом немцев, началось самое настоящее иго: шёл шестой месяц войны, в их селе уже были расстреляны все еврейские семьи, не жалели никого – ни женщин, ни детей, несколько соседних сёл и хуторов были сожжены дотла, немцы грабили, убивали, издевались над сельчанами, самовольно заселялись в их хаты… Те, кто был посмелее, уходили в партизаны, но за помощь партизанам жители подвергались страшным пыткам, казнили целыми семьями… И жгли, жгли, жгли… Горела вся округа… С восьми часов вечера и до пяти часов утра в селе был введён комендантский час.

Я была в полном замешательстве: на чьей же стороне правда? Кто сейчас мой друг, а кто враг? И самый главный вопрос: а кто же я сама? Русская или немка? В России остались мои родные, которые, возможно, прямо сейчас, именно в эту минуту убивают моих собственных сыновей! Я на их стороне? Или всё-таки мне дороже мои сыновья, которые, возможно, в эту минуту, даже не ведая того, убивают мужа или сыновей моей старшей сестры Натальи или расстреливают семью брата Николая?