Позавтракали. Все, кроме Вали, надели стеганые ватные фуфайки, какие носили солдаты в войну, а после — рабочие люди по всей стране.
Василий Михайлович притопнул сапогом, опробован, удобно ли замотал обмороженную беспалую ногу.
У крыльца ожидала запряженная им лошадь. С телеги живо вытряхнулись на землю куры. Все усаживались, гремя пустыми ведрами. Приплелся деревенский дурачок и смотрел на их сборы.
— Раньше, до войны и после, идут с работы — орут песни, — сказал Василий Михайлович. — Теперь нет. Мода отошла. Хоть на машине везут, не гаркнут.
Валя в тощем фасонистом пиджачке с коротковатыми рукавами болтала ногами в резиновых сапожках, свесив их с грядки.
Я, провожая, шла за телегой. Она вскоре скрылась, замер грохот колес, колотьба ведер. Я пошла дальше. Скрипел журавль, или, по-местному, дыба, дымки вились из труб.
В Займище нет и не было ни клуба, ни церкви, ни почтового отделения, ни магазина, а продуктовая лавка нынче закрылась в связи с родами продавщицы. Но на Займище без разбора падали бомбы и сюда дважды вторгался враг. В земле и в срубах застряли осколки снарядов. В чистый язык Лукерьи Ниловны втиснулись приращенные войной немецкие «бункер», «капут».
Я вышла на бугор. Тогда в феврале, тут буранило, скривляя, занося дороги. Сейчас внизу, как и в Кокошкино, паслись спутанные кони возле стогов, отбрасывающих утреннюю тень. Контуры животных так четки на луговом просторе, так пластичны, красивы. Дух захватывает. Я почувствовала, как нерасторжимо связана с этой землей.
Я возвращалась к дому. Мелкая речушка Заринка, обогнув подножие бугра, текла рядом, потом свернула к лесу.
Старуха в валенках и ватном пиджаке, как и вчера, неподвижно стояла у крыльца напротив дома Лукерьи Ниловны. Выпростав из длинного рукава сухой палец, она поманила меня. Я перешла улицу.
— Ангел мой! — позвала она, и я узнала в ней тетку Марфу. — Ты ж тут была тогда, мне сказали. Ты ведь помнишь мою дочку… — Слезы потекли по ее сморщенному, в бугорочках лицу.
Она повела меня в дом, здесь все по-старому, новой была только цепочка из канцелярских скрепок, на которой подвешена лампадка под иконой. А так все, как в тот раз, когда совещалась председательница со своими помощницами, толкались шелудивые телята и Маша выделывала «шпагатик».
Когда я опять вышла на улицу, две вчерашние девочки с портфелями в руках направлялись в школу; под ногами у меня копошились куры. Женщина в плюшевой жакетке подошла к дереву, на котором висел баллон от танка, ударила в него, сзывая подымать лен, и привычный утренний гул понесся по Займищу.
1973
Не знаю, что стало со мною,
Печалью душа смущена.
Мне все не дает покою
Старинная сказка одна.
(Перевод В. Левика.)
Пожалуйста, говорите медленно и внятно.